Он тряхнул головой, приводя себя в чувство, прибавил газу и нашарил в кармане пиджака мятую пластиковую упаковку с таблетками. Таблеток осталось всего три, и он проглотил их все, не запивая, поскольку запивать было нечем. У него еще оставалась надежда, что приступа не будет, но рисковать, да еще сидя за рулем, конечно же, не следовало.
Мансуров вспомнил, как совсем недавно, буквально на днях, в приливе энтузиазма и гордости полагал себя здоровым как бык. Да уж, бык... А впрочем, удивляться было нечему: природа всегда стремится к сохранению равновесия и если уж льет тебе в миску суп сверх нормы, то можешь не сомневаться, что каши в твоей тарелке будет — кот наплакал, воробей нагадил... То есть если ты умнее окружающих, то у тебя непременно будут проблемы либо со здоровьем, либо с личной жизнью, либо и с тем и с другим. А если ты можешь гнуть пальцами подковы и глотать бритвенные лезвия без вредных последствий для организма, то с мозгами у тебя явно что-то не в порядке.
Он остановил машину перед подъездом и прислушался к своим ощущениям. Шум в ушах пошел на убыль, глаза больше не стремились выскочить из орбит, железный обруч на висках ослаб. Головная боль исчезла. Скорее всего помогли таблетки, Мансуров прежде никогда не принимал их сразу по три. Ударная доза, что тут еще скажешь...
Он попытался припомнить, что было написано в аннотации к этому препарату, но так и не смог. Что-то там было про повышенную нервную возбудимость, про какие-то возможные последствия — поганые какие-то последствия, чуть ли не до нервного срыва включительно... Впрочем, это могла быть
Анонс
к другим таблеткам, которые он принимал до того, как сосед, работавший санитаром в психушке, продал ему из-под полы эти, теперешние. Теперешние были лучше прежних, а последствия... Что ж, обыкновенный аспирин тоже вреден, если с ним регулярно перебарщивать, можно нажить такую язву желудка, что любо-дорого глянуть. Или взять антибиотики...
Он обнаружил, что уже стоит у двери подъезда и держится за липкую деревянную ручку. В зубах у него дымилась сигарета; ни того, как и когда он ее закурил, ни того, каким образом очутился здесь, на крылечке, Мансуров не помнил. Не помнил он также и того, как запирал машину и запирал ли он ее вообще. “Ай да таблетки, — подумал он. — Ай да ударная доза! Так ведь можно и помереть ненароком. Или заснуть, а потом проснуться полным дауном, клиническим дебилом... Ай да таблетки!”
Он выпустил дверную ручку и похлопал ладонями по карманам пиджака. Портмоне и ключ от машины лежали на своих местах, а вот зубной щетки не было — осталась в машине. Он всегда возил зубную щетку с собой, потому что, выходя утром из дома, никогда не знал, где будет ночевать. Узнавал он это на работе, обычно во время обеденного перерыва, когда операционный зал пустел и можно было без помех связаться через Интернет со своим домашним компьютером и получить инструкции относительно предстоящей ночевки. Компьютер выдавал эти инструкции, действуя согласно составленной Мансуровым программе, и предугадать, куда хитроумная жестянка отправит его в следующий раз, не мог даже сам Мансуров. Бывало, он по три-четыре ночи подряд спал в одной и той же квартире, а бывало и так, что компьютер предлагал ему заночевать в гостинице. Это была довольно утомительная жизнь, но Мансуров понимал, что иначе нельзя: непредсказуемость была залогом безопасности. В конце концов, он ведь сам это придумал, сам составил программу и сам ввел ее в компьютер, так что машина ни в чем не виновата и нечего на нее обижаться...
Сегодня компьютер направил его домой — в то самое место, где он родился, вырос, откуда ходил сначала в школу, потом в университет, где был прописан и где на полке, между старым системным блоком и стопкой журналов, пылилась неприметная металлическая посудина с серым порошком — все, что осталось от строгой, но справедливой мамы.
Мансуров вернулся к машине, отпер ее — она таки оказалась заперта, — достал из бардачка зубную щетку, забрал с заднего сиденья забытый пакет с продуктами и пошел было обратно к подъезду, но спохватился, опять вернулся к машине и запер дверцу.
Квартира встретила его затхлым, нежилым запахом. Мансуров попытался припомнить, когда заходил сюда в последний раз. Получалось, что давненько — недели две, а то и все три назад. Черт! Ведь это был его родной дом! К тому же из семи принадлежавших ему квартир только эта была обставлена более или менее по-человечески. Остальные же представляли собой просто норы, где можно было кое-как переночевать, в двух из них даже не было кроватей, и спать приходилось на полу, в туристском спальном мешке, который всегда лежал в багажнике его машины. Мансуров усмехнулся, поймав себя на том, что опять начинает злиться на компьютер, как будто тот нарочно, по какому-то злому капризу, принуждал его влачить это собачье существование.
Он прошел на кухню, поставил на стол пакет с едой, бросил окурок в раковину и зажег газ. Кастрюли были под рукой, в шкафчике, тарелки стопками стояли в соседнем, в выдвижном ящике лежали вилки и ложки — много вилок и ложек, гораздо больше, чем требовалось Мансурову. Родители когда-то любили принимать гостей, любили шумные веселые застолья — чтобы было вдоволь выпивки и закуски, чтобы все смеялись, пели хором, танцевали под старенький бобинный магнитофон и чтобы всем было весело и хорошо. Маленького Алешу, как и большинство детей в таких случаях, водружали на табуретку и просили прочесть стишок. Стишки Алеша запоминал плохо, зато, когда обнаружилось, что он превосходно считает в уме, у него появился свой собственный сольный номер. Карманных калькуляторов тогда еще не было, и веселые подвыпившие дяди и тети проверяли выданные семилетним ребенком ответы, перемножая числа столбиком на какой-нибудь салфетке, а перемножив, разводили руками, аплодировали, говорили: “Вот это да!” — и прочили Алеше великое будущее...