— Слушай, куда мы едем? — спросила Валька. — Сорок минут уже едем, между прочим, а заплатил ты только за час.
— Деньги — не проблема, — как-то очень знакомо ответил волосатый хиппи. — Они всегда были условностью, а скоро окончательно превратятся в то, чем являются на самом деле, — в резаную бумагу, в разноцветные фантики, в мусор, который даже в переработку не годится. И вообще, не волнуйся ты так! Поверь, это совсем недолго, а за лишнее время я доплачу.
— Недолго, — буркнула Валька, очень довольная переменой темы. — Нашел чем хвастаться!
— Я никогда не хвастаюсь, — с неожиданной горечью в голосе сказал клиент. — Я говорю правду: это будет совсем недолго. А хвастаться... Знаешь, я один раз попробовал — всего лишь раз в жизни! — и мне это дорого обошлось.
— Да ну? — удивилась Валька. — Всего один раз? Но зато уж наплел, наверное, с три короба!
— Не угадала, — сказал водитель. — Ни словечка не приврал, а каша заварилась такая, что до сих пор расхлебать не могу.
— А, — сказала Валька, — вон что... Ну и зря.
— Что — зря?
— Зря не приврал. Раз уж все равно каша, так дал бы себе волю, нагородил бы, чего на ум взбрело... Мне один знакомый однажды сказал, что все беды в жизни — от правды. Сам подумай, какой самый верный способ поссориться с человеком? С любым человеком — с другом, с женой, с начальником или вот хотя бы со мной? Не знаешь? Правду ему сказать! Резануть прямо в глаза, что ты про него на самом деле думаешь. Мне недавно один клиент заявил: я, говорит, первый заместитель Господа Бога!
— Надо же, — сказал клиент, притормаживая и сворачивая на проселочную дорогу. Бледные лучи фар скользнули по сплошной стене высоких деревьев и густого непроходимого подлеска, и Балалайка только теперь заметила, что они уже некоторое время едут через лес. — Надо же! — повторил клиент. — А может, он не врал?
— Как это? — не поняла Валька.
— Может быть, он говорил правду? Или почти правду... Может быть, ему захотелось впервые, один-единственный раз в жизни похвастаться своим успехом не перед зеркалом в ванной, а перед живым человеком? Может быть, ему просто захотелось произвести впечатление, услышать слово похвалы? Заслуженной похвалы, заметь! А ты ему, во-первых, не поверила, а во-вторых, пошла трепаться направо и налево.
Он нажал на тормоз, и в то же мгновение Валька, которая уже обо всем догадалась и все наконец поняла, рванула на себя дверную ручку и ударила плечом в дверь. Она отдавала себе отчет в том, что вряд ли сумеет далеко убежать на своих высоченных шпильках, да еще по лесу, да еще ночью, но выбора у нее не было.
Словом, Балалайка потянула на себя пластмассовую дверную ручку и поднажала плечом, готовясь вывалиться на травянистую обочину и дать тягу куда глаза глядят. Но ничего не произошло — ровным счетом ничего. Дверь даже не шелохнулась. Валька по инерции дернула ручку еще раз, и с тем же результатом.
— Да хватит тебе, — сказал водитель. — Ведь оторвешь же ручку, а новую кто будет ставить — ты? Я тоже этого не умею... Тут центральный замок, понимаешь? Двадцать первый век!
Он протянул руку, щелкнул чем-то у себя над головой, и в салоне “Опеля” загорелся свет, показавшийся Вальке нестерпимо ярким после почти полной темноты.
— Двадцать первый век, — повторил водитель, стаскивая с головы кепи вместе с париком. Парик был самый обыкновенный, женский, с золотистыми локонами до плеч. Такой можно купить на любом рынке, и Валька мысленно обругала себя последними словами: купилась, дура растреклятая! Ведь у нее дома прямо сейчас лежал точь-в-точь такой же парик! А она-то, идиотка, растаяла: ах, хиппи, ах, интеллигент! — Время замочных скважин, в которых можно ковыряться гвоздем и куда так удобно подглядывать, уходит в историю, — продолжал математик Леша, брезгливо обирая с лица накладную растительность — тоже кустарную, чуть ли не из пакли сделанную. — Уходит время стукачей, соглядатаев и продажных девок, которые разносят по всему свету тайны, выведанные у мужиков в постели. А ты молодец! — добавил он вдруг. — Все-таки высшее образование, пусть даже филологическое, приучает мыслить систематически. Ты быстро сообразила, с кем имеешь дело.
— Леша, миленький! — горячо заговорила Валька, снова подаваясь к нему. — Хороший мой, как же ты меня напугал! Я-то думала, маньяк... Ты, пожалуйста, ничего про меня не думай! Клянусь, я не хотела! Я тебе поверила, честное слово! Просто я тогда сонная была и, может, не сумела сказать то, что ты хотел услышать... Но я поверила!
— Утром, — уточнил Мансуров, закуривая новую сигарету и немного опуская стекло со своей стороны. — Когда проверила курс доллара.
— Да! — с жаром воскликнула Балалайка. Она говорила быстро и горячо, но внутри медленно разрасталась мертвая зона ледяного холода. Валька физически ощущала, как леденеют, покрываясь белой изморозью, ее внутренние органы — один за другим, один за другим... — Да, утром! — продолжала она торопливо. Ей казалось, что, пока она говорит, с ней ничего не случится. — Именно утром! Посмотрела на курс, глянула в бумажку и обалдела. Вот так фокус! Да какой там фокус! Это же настоящее чудо! Я чуть с ума не сошла, честное слово! Ты же гений! Ты такое придумал, что всех на свете можешь без штанов оставить! Я просто... Ну я же говорю — обалдела! И, понимаешь, от удивления, от радости...
— Поделилась с друзьями, — закончил за нее математик Леша. — С сутенером, надо полагать.
— В общем, да, — упавшим голосом призналась Валька.
Ее рука, на протяжении всего разговора медленно, миллиметр за миллиметром, сдвигавшая собачку “молнии” на сумке, наконец-то тихонечко скользнула внутрь. Там, внутри, было много разного барахла, но в этот раз Балалайке хоть в чем-то повезло, и пальцы сразу же коснулись газового баллончика.