— А что дальше?
— У меня чайник на плитке засвистел, и я пошел кофе пить. Даже, как они уехали, не видел.
— Вы запомнили лица пассажиров первой машины?
— Откуда? Темно было.
— А во второй машине сколько сидело людей?
— Да я не рассматривал, но мне показалось, что на соседнем с водителем сиденье кто-то зажег спичку или зажигалку. Может, показалось.
— А какой марки были машины?
— У меня нет своей, поэтому я в их не разбираюсь. Но, точно, это не «запорожцы» были. Этих я знаю.
— Может, номера запомнили?
— Отсюда их и днем не разглядишь, тем более ночью.
— Какой, хоть, цвет машин был?
— Какой там цвет, — усмехнувшись, махнул рукой мужчина, — ночью все кошки серые. Хотя, первая посветлей была, вторая — потемней.
— Ну, спасибо за информацию. Вы не скажете свою фамилию и адрес, возможно, нам придется еще разок вас побеспокоить.
Владимир записал данные свидетеля и направился к двум дамочкам, прогуливающих на пустыре перед домом своих собачек.
— Да это она, — кивнула головой Марина и отвернулась.
Григорьев накрыл окровавленной простынью лежащее на широкой кровати тело Ларисы, взял под руку Марину и вывел ее из спальни. Зеркало на потолке над кроватью повторило все его движения.
Они вышли в гостиную и следователь, показав рукой на кресло, предложил Марине:
— Садитесь. Мне еще нужно задать вам несколько вопросов.
Марина села и закрыла руками лицо. Она так и не сняла свой застегнутый на все пуговицы плащ. Ее, все еще находившуюся под впечатлением только что увиденного, всю трясло. Зрелище, даже для видавшего виды следователя, было не очень приятным, что же было говорить о женщине.
Григорьев прошелся несколько раз по комнате, давая Марине время придти в себя, и, нажав на клавишу диктофона, продолжил допрос:
— У вас есть какие-нибудь предположения по поводу случившегося?
— Нет, но я ей не раз говорила, что рано или поздно чем-нибудь подобным это закончится.
— Что, это? — Григорьев резко повернулся к Марине.
— Не знаю.
— В каких отношениях вы состояли с покойной?
— Я уже сказала, мы были подругами.
— Вот что мы нашли у нее в кулаке, — следователь протянул ей небольшой прозрачный целлофановый пакетик, в котором лежал обрывок золотой цепочки с медальоном в виде сердечка. — Вы когда-нибудь видели это у нее?
— Да, — кивнула Марина, — не далее, как вчера, я подарила ей эту цепочку с медальоном. У меня такая же, купила во время гастролей в Париже. Я могла бы забрать ее? На память.
— Пока нет, только после окончания следствия, — Григорьев вновь спрятал пакетик с медальоном в дипломат.
— Ясно, — кивнула Марина.
— Да, а что объединяло вас, на первый взгляд, таких разных людей? — Следователь достал из кармана пачку сигарет и, раскрыв ее, предложил Марине, но она отрицательно покачала головой. — Вы же, по-моему, лет на десять старше ее?
Марина пожала плечами и ответила вопросом на вопрос:
— Кто это сделал? Тот маньяк, о котором пишут в газетах?
— Похоже на его почерк, но пока мы точно не можем этого сказать.
— Для чего он это делает? Кто он?
— Единственное, что мы знаем, Марина Михайловна, что у него не все дома. Он отбирает у своих жертв ювелирные украшения, затем убивает и вступает с ними в половые отношения.
— Есть хоть какая-нибудь закономерность в его действиях?
— Он работает в центре, где-то между двенадцатью и пятью часами ночи, и его жертвами оказываются одинокие женщины легкого поведения. Увы, — Григорьев развел руками, — этой информации пока недостаточно, чтобы в многомиллионном городе обнаружить преступника. Не можем же мы к каждой проститутке приставить охранника.
Марина закусила губу, чтобы не разрыдаться, и, опустив голову, встала.
— Вы плохо себя чувствуете?
Женщина молча кивнула.
— Хорошо, Марина Михайловна, вы можете идти. Ваш адрес и телефон у нас есть, возможно, нам придется встретиться еще раз.
Она вновь кивнула и направилась к дверям.
Следователь проводил ее взглядом и, выключив диктофон, спросил у Николаева:
— Ну, что скажешь?
— Шикарная девочка.
— И прекрасная парочка. Одна — лесбияночка, а вторая — «двухстволочка».
— Что ты сказал? — переспросил задумавшийся Николаев.
— Да это я так, про себя. Порченная девка, толку уже от нее никакого не будет, — Григорьев подошел к окну и отодвинул штору. — Боже мой, какой отсюда гнусный вид, прямо на помойку.
Сергей забросил руки за голову и, потянувшись, сказал:
— Я никак не могу понять, зачем ему надо было обрывать шнур у телефона после убийства?