— Да ну, — покачал головой малыш. — И ты можешь? Как баба Яга?
— Ежели, на то нужда будет, но, — тяжело вздохнула бабушка, — стара я уже стала для этих веселий. — И, как бы вспомнив о чем-то, добавила: — Иди домой, мать, поди, тебя обыскалась. Что ты, вечно, здесь торчишь.
— Как же, обыскалась. Опять, небось, по своим хахалям пошла. Не любит она меня совсем.
— Да, как тебе не стыдно такое о родной матери говорить? — Всплеснула руками старушка. — Кто ж это тебя научил таким словам?
— Никто, — надул губы мальчик.
— Ах, так! Ты смотри у меня, ну-ка, негожий оголец, марш домой!
— Ладно, бабушка, я счас, только еще чуточку погляжу и пойду.
— Ты у меня ножа не брал? Намедни пропал куда-то.
— Не-а, не трогал я твоего ножа. На кой ляд он мне сдался?
Малыш, уже в который раз, обошел небольшую горницу старушки. Чего только здесь не было: ларцы всех размеров, разнообразные колбы, горшки, бронзовые, деревянные и каменные ступки, сложенные стопками неподъемные, с обитыми железом обложками, старинные рукописные книги. Вдоль всех стен и, даже, на потолке висели в несколько рядов пучки всевозможных трав, кореньев и засушенных внутренностей животных. В печке стоял огромный медный чан, в котором все время что-то булькало. Малыш дотронулся до него, но тут же отдернул руку. Несмотря на то, что под котлом не было огня, он был очень горячим. Малыш бросился в сени, сунул обожженные пальцы в кадку с водой и выскочил из низенькой, вросшей почти по самые окна в землю, избы. Вслед ему раздался беззлобный смех старушки.
Пройдя огородами, малыш пролез в небольшую дыру в заборе и оказался в окруженном с трех сторон одноэтажными бараками, со множеством выходивших сюда дверьми, грязном дворе. Посреди его стоял, завалившись на бок, полуобгоревший остов грузовика «ЗИС-5», а, вокруг, на веревках, поддерживаемых подпорками с рогатинами на концах, развевались развешанные для просушки залатанные простыни, кальсоны и голубое женское белье.
Мальчик оглянулся по сторонам. Взрослых мальчишек, которые особенно досаждали ему, не было видно. Он осторожно вышел из-за поленицы дров и направился к дверям своей квартиры. Не успел он сделать и трех шагов, как раздался оглушительный свист и улюлюканье. Мальчишки, на этот раз, поджидали его на крыше сарая. Малыш вжал голову в плечи и бросился мимо сидящих на лавке и лузгающих семечки старух к своей двери. Вслед ему полетели палки, комья грязи и выкрики:
— Мать твоя — шлюха! Мать твоя — шлюха!
Недалеко от заветной двери, путь малышу преградил вынырнувший из-за развевающихся простыней огромный, лет четырнадцати, дылда. Он подбоченился и, стараясь говорить погромче и погрозней, прорычал недавно проклюнувшимся баском:
— Ну, сучкин сын, куда спешишь?
Сзади, с крыши сарая, вновь послышался свист и улюлюканье.
Малыш, понимая, что отступать некуда, бросился с кулаками на своего обидчика, который был старше его года на четыре и выше на две головы.
Бой длился недолго, после двух хороших затрещин атакующий оказался на земле. На дылду со скамейки зашикали старушки и он скрылся за сараем.
Малыш поднялся, подошел к бочке с водой возле своих дверей и смыл с лица грязь, кровь и слезы. Вытеревшись кепкой, а затем подолом рубашки, он вошел в дом.
На кухне никого не было, но из комнаты доносилось пение матери, значит она опять собралась на гулянье. Мальчишка заглянул в дверь горницы.
— Это ты? — раздался материн голос из-за занавески, отделявшей основную часть комнаты от «спальни».
— Да, — хлюпнув разбитым носом, сказал малыш.
— Опять с мальчишками подрался?
— Не дрался я, они сами ко мне пристают.
Откинув занавеску, мать вышла из «спальни» в своем светлом, выходном платье и подошла к трюмо. Покрутившись перед зеркалом, она взяла с комода тюбик с яркой помадой и подкрасила губы.
Мальчик смотрел и не мог насмотреться на нее. Мать его была настоящая красавица.
— Почему мальчишки называют тебя шлюхой?
Женщина спрятала помаду в сумочку, обернулась и потрепала сына за вихры.
— Завидуют тебе. Ни у кого нет такой симпатичной мамы. Ладно, мне надо на работу.
— Опять придешь пьяная и дядьку какого-нибудь приведешь.
— Мал еще матери такое говорить, — она отпустила сыну подзатыльник и стремительно вышла из комнаты.
В окно было видно как она, высокая, стройная, шла через двор в своем развевающемся на ветру коротком, едва прикрывающем колени, платье.
Сидевшие на скамейке старухи разом повернули ей вслед головы и о чем-то оживленно зашептались.