— Он, родненький, — кивнул Анвар. — Его со товарищи наслушаешься, потом всю ночь вертеться в постели будешь и страдать — почему это, например, мы у себя до сих пор такое же благополучное общество не построим, как в Швеции? Думаешь, я шучу? Нет — вчера один коллега этого деятеля точь-в-точь такой вопрос задавал, с этой же трибуны.
— Воровать надо меньше, вот почему, — угрюмо буркнул Андрей Васильевич. — В Швеции к тому же народ, а у нас так — народонаселение… Всем на всех наплевать. Какая там Швеция! Скоро Индии будем завидовать, не то что Швеции. Да, кстати об Индии…
Андрей Васильевич, чтобы облегчить душу, пожаловался Анвару на только что состоявшуюся семейную заваруху.
— Бывает, — сказал Анвар. — Наших женщин тоже понять можно — всю жизнь за нами мотаются. Ты хоть целый день на работе, а ей что? Дом, дети, кухня, забор вокруг жилого городка. Веселого действительно немного. Да, я вот своих отправил, а через месяц и сам в Москву. Посол меня отпустил, так что завтра поеду билет себе заказывать.
— Ну, и какие у тебя в Москве планы?
— Пока не знаю, но в МИД я не вернусь — на мою зарплату в Москве нам просто не прожить. Уйду куда-нибудь, как многие мои мидовские знакомые. «Сникерсами» торговать или еще чем. Ты тоже здесь особенно не задерживайся.
— Посмотрим. Работу бросить жалко будет, привык, да, похоже, не очень-то она сейчас кому-то нужна. Не тот исторический момент. Так что через годик-полтора и я к тебе присоединюсь — будем вместе строить справедливое капиталистическое общество. Не очень, правда, интересно, зато гораздо выгодней. В общем, не пропадем — не мы первые в такой ситуации оказываемся, не мы последние.
— Да, чуть не забыл тебя спросить, — улыбнулся Анвар. — Ты по этому срочному запросу из Москвы — «о реакции в стране пребывания» — отписался?
— Отмычался, можно сказать, — ответил Андрей Васильевич. — Слава Богу, ума хватило не передавать открытым текстом то, что народ здесь о Горбачеве говорил, а не то дали бы нам прикурить из Москвы через пару дней.
— Как же ты вывернулся?
— Э, сочинил чего-то там такое — «с одной стороны… но и, с другой стороны, тоже… хотя и впрочем…» и так далее. Напустил дыму. В общем, получилось как в той сказке — «поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Посол, когда эту мою стряпню прочитал, кажется, пришел в изумление и тихо прошептал: «Ну вы, Андрей Васильевич, талант. И ответили вроде бы по сути дела, и понять ничего нельзя. Далеко пойдете!»
— Талант! — согласился Анвар. — А как же ваши принципы, молодой человек? Помните, у Тургенева, — если, конечно, читали, — старший Кирсанов у Базарова интересовался, как это тот может жить без принципов?
— Так то — Тургенев! — огрызнулся задетый за живое Андрей Васильевич. — У него усадьба, а у меня что? Зарплата! Вякнешь невпопад, вот тебе единственный крантик и перекроют. И потом — совесть моя чиста, я свое дело делаю, работаю, а не за власть грызусь. Я как только эту телевизионную пресс-конференцию с испуганными гэкачэпистами увидел, так у меня будто что-то внутри оборвалось. Пошли они все!.. Вот продам вместе с тобой в Москве партию «Сникерсов» или еще какой дряни, тогда и поговорим о принципах!
— Да хватит тебе, Андрей! Вот завелся! Я и сам не хуже тебя знаю, что нам и за бесчестье платят. Кстати, ты о Сидорове слышал? — спросил Анвар.
— Что именно? — нехотя поинтересовался Андрей Васильевич. — Опять что-нибудь, мудрая голова, умудрил?
— Угу! Ему кто-то сказал, что на том самом японском приеме, где он за ГКЧП речь держал, рядом с ним якобы стоял один западный корреспондент и исподтишка его на видеопленку записывал. Сидоров чуть со страху не помер, когда об этом узнал, — ходил серый и от каждого шороха шарахался. На его счастье, я корреспондентика того хорошо знаю — завернул к нему домой, напоил до потери сознания, вожделенную кассету отобрал, привез домой и устроил Сидорову бесплатный просмотр. Там, как выяснилось, ни единого сидоровского изречения и не было. Ожил человек!
— Головой-то не только кушать, но и соображать надо, — кисло заметил Андрей Васильевич. — Ведь я ему сколько раз говорил, что мы не депутаты, а дипломаты и за свои слова должны отвечать. Нет, не внял. Теперь будет знать! Да, а насчет «Сникерсов» я вполне серьезно — подыщи мне какое-нибудь место в Москве. У тебя ведь полно друзей-коммерсантов. Может быть, сгожусь на что-нибудь еще, кроме «реакции страны пребывания». Ладно, я обратно в семью пошел. Надо же первичную ячейку советского общества восстанавливать!
Глава восьмая
ДЕКАБРЬ 1991 ГОДА
В ноябре 1991 года в Москве побывала с визитом делегация моджахедов во главе с лидером Исламского общества Афганистана Б. Раббани. Его поездке в Москву предшествовала драматическая сцена в штаб-квартире Объединенного разведуправления в Исламабаде, когда другому афганскому авторитету, С. Моджаддеди, было отказано в праве возглавить эту делегацию. Спор С. Моджаддеди с пакистанцами, которые считали его слишком умеренным и склонным к налаживанию добрых отношений с Москвой, завершился ожесточенной словесной перепалкой и разбитым стаканом, которым раздраженный афганец ударил о стол.
Достигнутые во время визита Б. Раббани в Москву договоренности о создании совместной комиссии и об обмене списками пленных фактически не были реализованы. В ходе последующих контактов в Тегеране и Исламабаде моджахеды по-прежнему добивались, теперь уже не от советской, а от российской стороны, отказа в поддержке Наджибуллы, не вернули пленных и добавили требование о выплате репараций за нанесенный Афганистану ущерб с 1979 по 1989 год.
Иджаз терпеть не мог Мангала. Полевой командир Мангал, в недавнем прошлом обычный сельский староста, пробегав несколько лет по горам с «Калашниковым», был замечен самим Хекматияром за толковость и лихость в боях с «шурави», приближен, а затем назначен им на место политического советника, однако по своим повадкам и разговору так и остался заскорузлым деревенским мужланом. Мангал сам болезненно ощущал, что явно проигрывает советнику Раббани Иджазу в образовании, манерах и опыте ведения политических интриг, и сейчас, сидя напротив него, стеснялся своего грубого и хриплого голоса, злился и поэтому говорил все громче и сбивчивее, не давая Иджазу вставить ни слова.
Иджаз, в доме которого и происходил этот разговор, с приятной полуулыбкой на устах терпеливо выслушивал рассуждения Мангала о предстоящем приезде в Исламабад представителя российского правительства, генерала Ручкина. Время от времени Иджаз согласно кивал головой в белой молитвенной шапочке, плотно облегавшей его обритое темя, и довольно щурил слегка вытаращенные злые глазки, словно маленький котик, только что удачно закусивший вкусной мышкой. Иджаз, который уже несколько лет трудился на политической ниве, выполняя доверительные поручения Раббани, изрядно поднаторел в искусстве ведения тонкого разговора и деликатного обращения и сейчас презрительно, но умело, не подавая вида, наблюдал за простоватым Мангалом.
«Скотина!» — с отвращением подумал Иджаз, когда Мангал в пылу разговора, напрочь забыв о застольном этикете, к которому он сам с таким трудом и упорством приучал себя с тех пор, как переехал из Афганистана в Исламабад, стал сладострастно скрести шершавыми пальцами босую и не вполне чистую ступню левой ноги. — «Хорош политик! С утра, надо полагать, на себя целый флакон французских духов вылил, а ноги-то! О, Аллах! С кем только мне приходится иметь дело! А говорит — как будто погонщик ослов на базаре».
Улыбнувшись еще слаще в ответ на очередную бурную тираду Мангала, Иджаз поманил пальцем выжидательно устремившего корпус вперед слугу, велел налить зеленого чаю с кардамоном, а сам плавным жестом показал Мангалу на блюдо с печеньем и сладостями, пригласив:
— Берите, берите, пожалуйста. Кушайте!
Пробурчав слова благодарности, Мангал, плохо поевший с утра, охотно подцепил с подноса несколько печений, быстро прожевал, глотнул и открыл рот, собираясь сказать еще что-то, но Иджаз ловко подсунул ему здоровый кусок вязкой халвы, который надолго прервал словесные излияния энергично задвигавшего челюстями Мангала.