Драматург задавил зачем‑то, как окурок, недоеденный огурец в пепельнице и встал.
— Я с этой бабой не только разговаривать, но даже сидеть рядом не хочу, — сказал он, взял свою сумку и, слегка покачиваясь, направился к выходу.
— А я с подобными уродами, — бросила ему вслед дама, — которые даже правильно галстук к рубашке подобрать не могут, и не общаюсь. У меня другой круг знакомств. И ужинаю я каждый день в лучших салонах Москвы.
— Ладно успокойся. Сергей, знакомься, — Никитин кивнул в сторону женщины, — широко известная в узком кружке наших членов… — Здесь он сделал многозначительную паузу и закатил глаза. — Членов Союза писателей, — вновь пауза, — журналистка. Как тебя там?
— Ирина, — подсказал сосед Бориса за столиком.
— Ты чо, Никитин, забыл или прикидываешься? — Скривив накрашенный ярко–красной помадой губы, спросила женщина.
— Прикидываюсь. Выпьешь? — Боря достал из сумки спрятанную от зоркого взгляда директора ресторана початую бутылку водки.
— Можно, — как бы нехотя сказала она и деланно жеманным жестом вытащила пачку “Мальборо” из своей дешевой, прямо так и сверкающей сумки, которую Николаев тут же, про себя, окрестил длинным, но довольно точным названием — “я у мамы дурочка и мне все равно что носить, лишь бы побольше блестящих цацек висело”.
Сергей чиркнул спичкой, но дама, презрительно взглянув на нее, предпочла воспользоваться своей покрытой самоварной позолотой китайской подделкой под “Ролстон”. Все движения этой “сто долларовой” журналистки были намеренно жеманны. Она всеми силами подчеркивала, что случайно спустилась до уровня этих писателишек, на самом же деле она птица другого полета. И печатают ее чуть ли не каждую неделю, не то что этих, со своими романами, книгами, пьесами и стишками…
Пора было ставить эту тупую бабенку, щеголявшую перед всеми своей принадлежностью к журналистской богеме, на место. Николаев почувствовал, хоть и не был по природе злым человеком, что просто не может отказать себе в маленьком удовольствии осадить эту дешевку, только что оскорбившую двух его собратьев по перу. Хотя, по правде говоря, дело скорей было в той желчи, что осталась у него после ссоры с Григорьевым, и в том, что он сам несколько лет проработал в периодических изданиях и терпеть не мог “журналистов в юбках”. Большинство из этих самонадеянных девиц бралиь за темы, в которых не только не разбирались, но и о которых они, из‑за лености или тупости, даже не удосуживались что‑либо прочитать. Впрочем, бывали и довольно трудолюбивые создания, надеявшиеся не только на свои молоденькие зады и слой французской косметики в два пальца толщиной на смазливом личике, но они были исключением и лишь подтверждали правило.
— Я сразу заметил, что вы неординарная женщина, и в вас что‑то есть. Только одного я не пойму, почему такая элегантная дама, — начал “мягко стелить” Сергей, выбравший, не мудрствуя лукаво, как основу для своей “хохмочки”, какой‑то старый–престарый анекдот, — а курит пастушичьи сигареты? Или это у вас “имидж” такой?
— Что? — Журналисточка вынула сигарету изо рта и осмотрела ее со всех сторон. — Почему пастушичьи? Это американские.
— В Америке “Мальборо” курят только американские пастухи — ковбои. Люди из общества предпочитают курить что‑нибудь поприличней. “Мальборо” для них что‑то вроде нашей “Примы” и “Беломорканала”. Мне они почему‑то сразу видятся в зубах грубых, пропитанных потом и пылью мужчин, пасущих на огромных американских просторах коров. Запах лошадиного пота, перегара и коровьего помета. Однажды в детстве я был в деревне, — Николаев демонстративно зажал нос, — незабываемое ощущение. Хотя, кое–кому нравится запах конюшен.
— Да, я видела их рекламу на лошадях, — задумчиво произнесла дамочка и, еще раз, внимательно осмотрев сигарету, положила ее в пепельницу. Возможно, желтый фильтр напомнил ей цвет коровьей лепешки.
— Разрешите вам предложить сигареты, которыми не гнушалась, пока не бросила курить, и королева Англии, — Сергей апротянул женщине помятую пачку, только что купленных в каком‑то дрянном коммерческом ларьке дешевых сигарет. Отличало их от остальных лишь наличие на пачке короны, а так, дрянь дрянью.
Ирочка зыркнула шустрыми, сильно подведенными маленькими глазками по сторонам, быстро затушила свою сигарету в пепельнице, как будто боясь, что ее могут заподозрить в связях с грязными пастухами, затем выхватила из протянутой Сергеем пачки сигарету с золотым ободком, вновь чиркнула своей зажигалкой и жадно затянулась.
— Да, — скривила она рот в этакой покровительственной усмешке и, откинувшись на спинку стула, отставила руку с сигаретой в сторону, — неплохие, но, все же, не дотягивают до тех, что я курила на последнем приеме во французском посольстве.
Николаев с трудом подавил улыбку, заметив у нее под мышкой грубо и наскоро зашитый черной ниткой разошедшийся шов.
— Конечно, я понимаю, но куда нам до их дипломатов, — сказал Сергей, крутя в руке коробок спичек. Он решил окончательно добить эту наглую, пустую и никчемную бабенку. — Мы по грешной земле ходим, это вам приходится вращаться в высших кругах.
— Только там. С быдлом и “электроратом” мне не интересно, да и не по пути.
— А правду говорят, что сейчас в салонах столицы все женщины поголовно пользуются длинными мундштуками и курят пахитоски?
— Что курят? — Переспросила выпрямившись на стуле журналистка и, на всякий случай, бросила подозрительный взгляд на свою сигарету.
Николаев сделал вид, что не заметил подобной некомпетентности своей собеседницы и продолжил:
— Понимаю, у вас, людей элиты, это как бы возвращение к началу века, к модерну, — продолжал юродствовать Сергей. — Еще я слышал, что сейчас не модно говорить о литературе и новых авторах. Даже более того, модно подчеркивать, что никогда ничего не читал и даже писать не умеешь, только картинки в модных каталогах еще в силах рассматривать.
— Подумаешь, я тоже давно ничего не читала, — вставила “Ирочка–людоедка”, рассеянно бегая глазками по залу, выбирая для себя очередного “лоха”, а то от ее собеседника, похоже, ничего нельзя было поиметь, кроме пустых разговоров.
— А вы не расскажете мне, как писателю, не допущенному в ваши круги, свои впечатления о царящих среди элиты нравах? Мне все очень интересно. Знаете, я по крупицам собираю материал для своей книги о жизни и привычках новых русских в Москве. Вы, конечно же, вхожи во все их элитные салоны.
Бабенка при упоминании о новых русских и элитных салонах как‑то сникла и почему‑то заерзала на своем стуле, вероятно, у нее с ними были связаны какие‑то не совсем приятные воспоминания. Да и вообще от Николаевских расспросов ей стало как‑то неуютно за этим столиком.
— По правде сказать, — продолжал доставать Сергей ее, — мне очень хотелось бы узнать у вас о самом модном сейчас салоне мадам…
— Извините, мне некогда, надо переговорить с одним очень известным бизнесменом, — журналисточка вскочила, допила залпом из граненого стакана водку и зашарила своими подведенными глазками по столам. Как назло, никого из толстосумов, готовых поставить даме дармовую выпивку, не было. Ирочка было направилась к столу, где сидело несколько в довольно сильном подпитии посетителей, но тут заметила входившего в кафе известного поэта, портреты которого в последнее время изредка мелькали на обложках журналов. В литературных кругах ходила легенда, что он получил за недавно изданный за рубежом сборник своих эссе бешенный гонорар. К нему, как к спасательному кругу, и устремилась собеседница Николаева.
— Ой, как раз вас я и ищу. Я хотела бы написать о вашей новой книге стихов.
— Какой книге? — Поэт был с крутого похмелья и поэтому туго соображал.
— Той, что недавно вышла в Англии.
— В Англии? — писатель боком протиснулся к стойке и буфетчица, уже увидев боковым зрением застывшее на лице современного российского классика страдальческое выражение, быстренько плеснула в бокал “сотку” водки. Это была обычная порцию, с которой он начинал свой поздний рабочий день. Поэт схватил дрожащей рукой бокал с сорокоградусной и, зажмурившись, направил родненькую по месту назначения. Через несколько секунд он открыл глаза, которые уже приобрели осмысленное выражение, и сказал буфетчице: