— … час его, я думаю, уже пакуют.
— Да вы что?! Вот так?
— А вы думали, господин Шнырер. Или вы считаете, что шыкель идет на всяких глупостей? Нет, господин Шнырер, шыкель таки идет на нужные всем йоббитам штукэс. Правда, многие хорошие люди узнают об этом, только когда имеют цорыс — вот, как вы, уважаемый господин Шнырер.
— Примет ли меня раф Пендель?
— Да, конечно, глубокоуважаемый господин Шнырер. В принципе, ваш вопрос уже исчерпан, но когда раф Пендель освободится, я таки провожу вас… Пройдемте пока ко мне, расскажете о мелких подробностях этих пысты холоймэс…
Марат с немалым изумлением выслушал версию мерзкого, двуличного, вероломного финансиста, с которым так мило договорился о взаимо, вза-и-мо, граждане судьи! взамовыгодном гешефте… И этот, помогальник ихнего Пенделя, от тоже сучонок, а! Во жопа, нет, вы гляньте, какая техничная задница — Быня, несчастный напуганный йоббит, принес свое горе раф Пенделю, а эта тварь нагло обманула бедного финансиста. Завернула, внушила ложные надежды — кто сказал, что Быня больше не увидит «этого хойского хулигана»?! Откуда ты это знаешь, э, как тебя там? Оба, как «что делать?», что это еще значит — «оставьте себе?» Да ты попал, йоббитского углового помогальник! Мои лавэ он тут дарит, да-а-арит такой, ишь, козлина! Странно, почему начальник охраны докладывает этому козлу? Начальник охраны, всегда и везде, докладывает только и исключи…
— Ты че его, не убил там?
— Убьешь эту срань! Я когда в армии еще, пересекались мы с человеками. Их эти в разведке обычно держали. Живучие, чуть хуже троллей, а хитрожопые — ужас…
— Ты из уха у него эту хреновину выковырни. Во, сюда давай, ага.
… Ойю-у-у-у-у… Как же я так нажраться-то… бли-и-ин… Не, да чтоб я, да чтоб еще раз… — тоскливо заскулил про себя Марат, попытался перевернуться — и вспомнил. — … Заметили?! Нет? Слава…
— Я вижу, вам полегчало, мой дорогой друг? — … О. Голос. Знакомый какой-то голос…
— … — вяло послал голоса Марат.
Ему до сведенных зубов захотелось пива — холодного, светлого, щекотного. Опять вспомнил, что не нажрался, и пива тут же расхотелось. Тем более, что мочевой пузырь довольно чувствительно резало — значит, прошло часов пять. Или семь. Под веревками, стягивающими кисти и лодыжки, болело уже привычно.
— Мы обсудим с вами пару вопросов, дорогой мой, но позже…
Голос помолчал, гундося с закрытым ртом что-то вроде «угу-гу, угу-гу», постучал пальцами по невидимой столешне, затем хмыкнул, видимо — приняв какое-то решение, и позвонил.
— Гырболайф, распорядись этого в яму, и переодеваться. Карету пусть подают.
— Слушаюсь, р…
Видимо, голос сделал знак, и Гырболайф тут же заткнулся, виновато сопя. Судя по рычащему произношению, Гырболайф был гоблином. Или очень здоровым орком. Но не троллем — им голосовой аппарат не позволяет так легко говорить на эльфише.
— Уточнить дозвольте, этого так и кидать, или развязывать?
Голос задумался и пришел к выводу:
— Пусть развяжут, мне он тут воняющий не нужен.
Марата качнуло, и понесло. Надежды на тупость конвоя не оправдались — в яму его помещали технично: сунули мордой вперед, придерживая за ноги.
— Руки подыми.
Сильная, наждачно-шершавая лапа быстро справилась с узлом, ее обладатель скомандовал напарнику развязывать ноги, а Марату поберечь башку. Едва путы на ногах были сдернуты, как держать перестали — и Марат вниз головой взошел на свою первую Орксийскую хату.
Плюхнувшись в довольно глубокую яму, Марат, собиравшийся какое-то время отдохнуть, дать рукам восстановиться, тут же вскочил — от пола густо несло. Сорвав с глаз повязку, принялся яростно счищать кое-где приставшую к новому казакину опоганенную землю. Приведя себя в сравнительный порядок, осмотрелся. Яма. Грамотная, не хуже, чем на фильтряках. Стенки подтесаны, не вылезешь, будь ты хоть троллем. Нашел сральник, и, обновив находку, продолжил осмотр. Нычеров в стенках ямы не было — видать, никто в этой яме надолго не задерживался. Та-ак, где сидушки, ага, вот. Мальца осыпались, ерунда, подновим. Никого рядом? Вроде нет. Подняв казака подошвой вверх, Марат зацепил ногтями одну из накладок на каблуке, и вытянул широкую гибкую швайку чуть короче ладони. Выбрав самую дальнюю от сральника сидушку, Марат подновил ее и присел на слой свежей земли.
Пришли за ним вечером — вернее, ночью; Марат уже расслабился и собрался на дальняк да вздремнуть, как наверху, за краем откоса, выросли две давешние гоблинские хари:
— Э, повязку одень.
— Э,…. задень. — безразлично срифмовал Марат.
Наверху задумались.
— А вот я щас тебе гриба чесучего кину.
— И к шефу меня в грибе поведешь, да? Хромай, дубачина.
Снова тайм-аут.
— Спустимся — пожалеешь.
— Что пожалею? Что бескрайних вкинули? Не, не пожалею, устал без ласки. Состригай капусту, и заваливай. Солидолу прихвати.
— ….! Сейчас охрану вызову, и…. побежишь!!!
Сторговались на том, что до дома пойдет без повязки, а в доме не будет кочевряжиться и спокойно даст ее надеть. Он ни на что не надеялся, и куражился чисто из принципа — раз уж спокойно сожрали, так хрен спокойно переварите.
— Что так долго?! Гырбалайф, в чем дело?
Марата втолкнули в комнату, проведя сперва по чисто хозяйственному уровню подвала: кислая капуста, затхлость, дрова многолетней сушки, бочечная плесень; а затем спустились и до нужного уровня: солдатская кожаная амуниция на входе, факельная смола, и, за скрипучей дверью, в нос Марата ударил крепкий запах тюрьмы — тоска, страх, ненависть, тухлый бздех от кислой капусты, моча, сырость, сгнивший арестантский пот. Ага, еще солома и мыши.
Марат часто пытался представить себе свою смерть, причем некоторые из представленных картинок заставляли его сердце сжиматься по-особому, со значением; и теперь, идя своими ногами в последний раз, он даже чувствовал себя обманутым… Интересно, а че мне не страшно-то? — легкомысленно думал Марат, раздраженно отдергиваясь от тыкающих порой в ребра мечей конвоя. — Даже наоборот, типа весело даже. Или это так истерика у меня проявляется? И я через полчаса буду плакать в голос и лизать сапоги палача? Тьфу, блин, какая патетика поперла: «сапоги палача», «лизать»… Да и хрен с ым. Доведут, что сапоги эти лизать начну, так доведут; судьба такой, значит. Дром Баро. Че это я вспомнил? Ладно. А пока не довели — буду им сукам дерзить до последнего. Хоть нервы попорчу…
В комнате двое, один — давешний голос, раф Голос будешь; чернила, нехороший желудочный запашок, колоньская вода — модный типа, да? Так, кто там еще; у, да ты, по ходу, коллега, товарищ второй — вообще не пахнет, сидит тихо, аджну-баха от него почти вампирская, едва заметишь.
… Оп-па! Аджну-баха? Эт че я, по-колдунски «смотреть», что ль, научился?.. — ошарашенно подумал Марат. — … Это че, типа, может и поживем еще?! А раньше-то че, а?! Че б не тогда, когда меня колдун какой-то сраный с дерева ронял?..
— Э, маленькая, ты полегче там! — прикрикнул Марат на вязавшего его к стулу Гырбалайфа, едва удержавшись, чтоб не схватить своей новой рукой его белесую жизненную силу, ощущавшуюся в полуметре за спиной.
… А ну втяни пальцы, колдун новорожденный! Ишь, только почуял, и сразу за теплое! Шифруйся, пока дают…
— А повязку-то, эй! Забыл, мал-л-ланец? Сымай давай, а то не «спрошу тебя как»!
— Гырбалайф, повязку оставь и свободен.
… раффи Голос подал голос… — неуклюже скаламбурил про себя Марат и приготовился слушать:
— Пугайте.
— И не подумаю. Это вам следует проявить инициативу, дорогой Марат. Мне, сами понимаете, достаточно просто-напросто забыть вас здесь — и неосмотрительно оставленная вами в Ковчеге капелька вскоре вас призовет. Никогда не случалось бывать там, где умирают мертвые?
— А тебе? Че порожняка метать, дядя. Может, там нормальным пацанам ежевечерне выкатывают ведро чифиря и двух педерастов? Никто не знает.