— Познакомьтесь, — сказала Миляуша. — Мой школьный товарищ Рифгат Сабитов. Видите, уже офицером стал…
Затем коротко представила Сайфуллу:
— Инженер Табанаков.
Молодые люди пожали друг другу руки.
Рифгат молчал. Кто такой этот инженер? Зачем он здесь? И что сказать Миляуше? Если бы она была одна, Рифгат, конечно, не растерялся бы. Но что может он сказать Миляуше при постороннем человеке! Хоть бы они первые заговорили, задали бы ему какой-нибудь вопрос. Нет, все замолчали, точно ожидая, что скажет он, ночной гость.
Наверно от растерянности, Рифгат посмотрел на горевшую под потолком электрическую лампочку и задал нелепый вопрос:
— А у вас, оказывается, огонь горит?
— На вашей улице погасили, что ли? — спросила Гульниса.
— Да, на нашей улице свет погас.
«Ничего, зажгут, — словно утешая его, сказала Гульниса. — Теперь у нас так: то на одной улице горит, то на другой…
Разговор опять оборвался. Чтобы нарушить тягостное молчание, Гульниса пригласила всех к столу:
— Садитесь, попьем чайку.
Рифгату не хотелось пить чай.
— Спасибо, я только что из-за стола, — сказал он, усаживаясь на диван. — Вы пейте, не обращайте на меня внимания.
Но Гульниса была настойчивой хозяйкой. Она решила во что бы то ни стало усадить всех за стол. И — черт попутал, что ли! — забыла данное дочке обещание.
— Идите-ка все к столу, гости дорогие. Миляуша, ты ведь еще ничего не кушала. Сейчас подаю утку с яблоками… — Тут она обернулась к Табанакову, и у нее нечаянно сорвалось с языка запретное словечко: — И вы, зятек!..
Ну, сказала и сказала! Если бы, не останавливаясь, продолжала говорить и дальше, возможно, Рифгат не заметил бы. Но Гульниса, испугавшись своей оплошности, поспешила поправиться:
— Ой, что это я? Как вас… Сайфулла, я хотела сказать…
Миляуша сердито оглянулась на нее и упрекнула:
— Мама!
Только Табанаков остался невозмутимым, он опустил глаза и благодушно улыбнулся.
Теперь Рифгат все понял. В каком же глупом положении он оказался! Значит, зять? Вот как? Выходит, прав был Шакир — покорил герой Миляушу своим бравым видом… Зачем же в таком случае ему, Рифгату, оставаться тут? Он — лишний.
Рифгат резко поднялся с дивана. Разозлившись на себя, сердито откашлялся.
— Что ж… до свидания! — сказал он. — Не буду вам мешать.
Миляуше, видно, было неловко отпускать его.
— Куда же ты, Рифгат? Мы еще ни о чем не поговорили…
— О чем тут… — У Рифгата даже перехватило голос, он снова раздраженно закашлялся, — толковать!
— Ну, как же о чем? Я ведь ни о чем тебя не успела распросить. Что-нибудь знаешь о Шакире?..
— О Шакире? Он жив-здоров, посылал тебе привет.
— И насчет себя ничего не рассказал…
— А что рассказывать?..
— Ты не контужен? — спросила Миляуша растерянно.
«Да, от такого удара будешь контужен!» — хотелось зло крикнуть Рифгату. Однако он не захотел продолжать разговор, вышел в коридор и стал надевать шинель.
— Ты, кажется, рассердился на меня, Рифгат? — робко спросила наконец Миляуша.
— За что?..
В это время в коридорчике появился Табанаков:
— Пойду и я. Мне пора.
Миляуша не стала его отговаривать при Рифгате.
— Что же вы так торопитесь? Посидели бы еще, — сказал Гульниса.
— Нет, до свидания, — попрощался Табанаков. — Миляуша, завтра я приду проводить вас. И с вами, Гульниса-апа, еще увидимся. Я ведь остаюсь в Ялантау…
Рифгат пробормотал сквозь зубы: «До свидания!» — и торопливо сбежал по лестнице.
На улице его догнал Табанаков.
— Не спеши, Рифгат, — проговорил он.
Рифгат не ответил.
— Не сердись на меня, Рифгат.
— Я же ничего…
— И Миляушу обвинять не спеши.
— Я же ничего не говорю! — повторил Рифгат.
— И все же я должен сказать: ты вел себя не по-мужски…
— Сам знаю!
— Хорошо, если знаешь. Дай руку. Дай, не бойся! Я тебе не враг. Вот так. — Он почти насильно взял руку Рифгата. — Вот так. До свидания! Он придер жал его руку в своей. — Я ведь тебя знаю. Ты сын Гульсум-апа? Может, еще встретимся. Я теперь в Ялантау… Ну, мне сюда, до свидания!
Табанаков остановился, а Рифгат пошел дальше. Пройдя полквартала, он замедлил шаги. Глубоко вздохнул.
— И правда, куда мне спешить? — подумал он. — Наверно, хочу убежать от стыда. Эх ты! Командир!..
Эх, Шакир! Мудрые были твои слова. Вот почему, оказывается, он не писал писем Миляуше. Неужели он знал, что она увлеклась другим? Откуда ему знать? Нет, конечно. Но он чувствовал. Недаром она почти год не писала нам… Разве не должен был я задуматься, не получая ответа на свои письма?