Степанов помнил наказ Камиля, суровые его слова предостерегали от необдуманного решения.
А может быть, дело затянется до ночи? Немцам не скоро удастся выбить наших из этого дома. Если мы ночью откроем огонь… Немцы могут принять нас за отряд, поднялась бы паника…
И вдруг бинокль выпал из рук Степанова:
— Глядите, что они делают! Хотят поджечь…
В руках у гитлеровцев появились бутылки с зажигательной смесью. И через несколько минут дом, где были заперты Камиль с товарищами, загорелся. Огонь пополз по стенам, быстро пробираясь к окнам, к крыше. Вскоре весь дом был охвачен пламенем. К небу потянулась темно-бурая полоса дыма.
Выстрелы из горящего дома участились. Возле дома взорвалось несколько гранат. Затем наступила тишина. И все услышали три коротких очереди — условный сигнал Камиля.
Степанов тяжело вздохнул.
Прощайте, друзья!
7
Немцы предлагали Камилю сдаться. И по-своему, и на ломаном русском языке кричали:
— Рус! Сдавайся!
— Бросай оружие! Выходи!
Разведчики не отвечали. Они продолжали стрелять и успели свалить еще нескольких немцев.
Это привело остальных в ярость. Они начали обстреливать дом со всех сторон. Кричали со злобой:
— Партизан капут!
— Приняли нас за партизан, — отметил Камиль. — Это неплохо. Не будут разыскивать оставшихся в лесу товарищей.
И чтобы убедить немцев, что они действительно партизаны, выкрикнул несколько раз:
— Партизаны не сдаются! Смерть фашистам!
В это время Василенко с Беляевым подстрелили еще двух солдат, залегших в бурьяне. Немцы стреляли в окна, но пули не брали разведчиков, целившихся сквозь щели в крыше. Наконец гитлеровцы поняли, что стрелять нет смысла.
— Сдавайтесь! — крикнули они. — Иначе будем поджигать!
— Пожар! — кричали они по-русски.
Поняв, что дом подожгли, Камиль обнял товарищей.
— Настали последние минуты, друзья, — тихо сказал он, — Мы должны умереть достойно, как умирают советские воины. Пусть эти минуты не опозорят наших имен…
Они продолжали стрелять и тогда, когда в щелях показалось пламя и чердак стал наполняться дымом.
— Рус! Сдавайся! Сгоришь!
Ни один из разведчиков не был русским по национальности. Однако все они ответили как русские люди:
— Русские не сдаются!
Дым сгущался, по стропилам побежало пламя. Разведчики спустились вниз.
— Партизан! Дурак! Сдавайся!.. — слышалось с улицы.
Василенко громовым голосом ответил:
— Да здравствует Родина! Ура!
В сенях, полных дыма, невозможно было оставаться. Зашли в комнату и закрыли дверь. В окнах играло пламя, глухой гул огня усиливался.
— Даю последний сигнал, — сказал Камиль.
И, направив автомат в окно, дал подряд три очереди.
— Прощайте, друзья!.. Прощайте все! — мысленно он прощался с Родиной, с Санией, с детьми…
Беляев открыл дверь, из сеней ринулось в комнату пламя. На миг он остановился и, закрыв лицо рукавом, вышел в сени. Сквозь клубившийся дым видно было, как он полез по лестнице на чердак. И тут сверху раздался его громкий голос:
— Вот вам, фашисты!
Снаружи одна за другой взорвались гранаты.
На чердаке с треском рухнула крыша. Сени пылали. И в избе уже нельзя было стоять. Камиль лег на пол, вздохнул всей грудью и, став на колени, крикнул:
— Не радуйся, фашист! Мы сгорим. Но…
В этот момент откуда-то снизу послышался знакомый мальчишеский голос:
— Камиль-абый…
Камиль вздрогнул и прислушался. «Что это? Неужели я начал бредить?»
Знакомый звонкий голос повторил чисто по-татарски:
— Камиль-абый! Это я.
— Павлик?!
Камиль бросился к печи. За печью он увидел открытый вход в подполье. Из темноты высовывалась курчавая голова Павлика.
— Василенко! Беляев! Сюда! — И он нырнул в подполье. — Павка, милый, как ты попал сюда? Сгоришь ведь!
— Не сгорим, Камиль-абый!
Разведчики оказались в подполье. При свете огня, падавшем через какую-то щель, они видели, что стены подполья сделаны из толстых бревен, стоймя поставленных в плотный ряд. Два из них были отодвинуты внутрь стены, и за ними зияла темнота. Павлик пролез туда, за ним Камиль, Василенко… В полной тьме, нащупывая ногами каменные ступеньки, спустились вниз. Впереди открылась низкая железная дверь, за ней мелькнул тусклый огонек свечи…
Теперь Камиль понял, что они спасены. И вдруг, как бы очнувшись, в ужасе крикнул: