– Не в монастыре больше.
– Знаю. Сороки в лесу от удивления раскричались. – Савва шагнул к брату, который стоял с поникшей головой, не смея поднять от пола глаз. – Ну, Ванька, не ожидал от тебя такой прыти. Я ведь думал, ты у нас хитрун. А ты, во как, на самого Федьку-келейника с ножом.
Ох, как же тут воспрянули все Порохины! Ведь приготовились было к казни, к выговору (такого куска лишился Ваня), а вышла милость.
– В баню сперва але исть? – спросила мать.
– На вечерянку, – выпалил Савва.
А как же иначе? Три недели в лесу выжил, три недели на людях не был – да разве до бани, до еды ему теперь было?
Он быстро сбросил с себя полушубок, стащил заскорузлую, провонявшую потом и дымом рубаху-самотканку и начал шумно обмываться теплой водой, случайно сохранившейся в печи. А потом, голый до пояса, с той же лихорадочной поспешностью принялся скоблить отцовской бритвой широкий упрямый подбородок.
В это время в избу ввалился Ефтя Дурынин, кумачово-красный от стужи, в пыжиковой шапке-самоедке с китами, [3] форсисто перетянутыми алой ленточкой. Ефтя на пару с Саввой работал в лесу, но из-за ушиба руки уже неделю жил дома.
– Зря стараешься, – ухмыльнулся он. – Икотника и так узнают.
Шутка была жестокая, но Порохины и не думали обижаться. Господи, единственный парень, который запросто, не веря ни в какие икоты, заходит к ним, так неужели на него обижаться? А потом, откуда Ефтя? Из заречья, из Лаи, а в Лае все зубаны, ни черта, ни Бога не боятся.
Кончив бриться, Савва тоже принарядился. Надел красного сатина рубаху, черный пиджак, заметно поджимавший под мышками, хромовые сапоги. Вся эта сряда досталась ему от покойного отца, который любил при случае щегольнуть.
– Ну, держись, девки! – сказал Ефтя.
– А шапку-то? – крикнула Федосья сыну, когда тот уже был в дверях.
Савва не обернулся. Шапки хорошей у него не было, и он частенько, даже в крещенские морозы, ходил с непокрытой головой.
14
Они попали к шапочному разбору. Добрая половина парней и девок уже разбрелась по домам, но Олена Копанева была еще тут, Савва увидел ее, как только открыл двери, а раз Олена Копанева тут, так чего горевать об остальных.
Вечерянка была у родной тетки Саввы Настасьи, которую в обычное время Порохины обходили за версту (срам, стыд – девкой родила), но сейчас, ошалев от радости, Савва рявкнул на всю избу:
– Здорово, тетушка!
– Здорово, здорово, племянничек! – охотно отозвалась тетка. Она поила в углу овцу с ягнятами.
– Сегодня мы с Ефтей без дров пришли, боялись опоздать, – Настасья за каждую вечерянку брала по кряжу с парня, – но ты не беспокойся, мы с тобой рассчитаемся.
– А с родни-то можно и не брать, – съязвил Серега Яковлев, которому сегодня выпало возиться с лучиной.
Все – и парни, и девки – дружно рассмеялись. Но только не Олена. Олена сидела за прялкой на передней лавке, и ни-ни – не то что головы не повернула, глазом не повела.
А как же! Из какого роду-племени? Какую фамилию носит? Ту, по имени которой деревня названа. А ты кто такой? Ты чем можешь похвастаться? Икотами?
В прошлый выезд из лесу, в разгар самой Масленицы, Савве взбрело в голову пригласить Олену скатиться на санках с ледяной горки. Христосуются же люди в Пасху. А почему нельзя прокатиться вместе?
Он подошел к ней по всем правилам деревенской учтивости.
– Олена Платоновна, не прокатишься ли со мной с горы?
– Премного благодарны, Савва Мартынович. Только твои санки мою тягость не выдержат. Приглашай кто полегче.
Да, вот так ответила Олена на Саввино приглашение. И Савва, который никогда за словом в карман не лез, тут не нашелся, что и сказать. Да и девки, вместо того чтобы поднять его на смех, прикусили язык. Потому что дерзость была неслыханная. Потому что где это видано, чтобы девка начала фыркать да показывать свой норов на игрище? Иди, окажи честь, раз тебе сделали уважение.
Савва распалился – притащил из дому навозные сани.
– Садись, Олена Платоновна! Эти, думаю, выдержат.
И не успела Олена Платоновна бровью повести, как он подхватил ее на руки, усадил в сани, на охапку соломы, затем быстро выкатил сани на ледяную улицу, что есть силы послал их вперед и сам вскочил на запятки.
И понеслась, полетела на навозниках первая хваленка Копаней. Под смех и хохот разодетой толпы.
Униженная, опозоренная, Олена, едва остановились сани, залепила ему оплеуху.
– Да ты что?… Это твоя благодарность?
Савва шутил, улыбался, хотя щека у него горела полымем, – тяжелая рука была у Олены.
Дорого обошлась ему шутка. Когда он, возвращаясь домой со злополучными санями, поравнялся со школой, на него напали три брата Олены, копаневские быки, как их зовут в деревне. И напали не с голыми руками, а с кольями.