Но я решил, что гнать не буду, а если вдруг опоздаю на рейс, то и чёрт с ним.
Деньги есть пока.
Только отъехав от деревни километра на три, когда меня закрыл от неё очередной поворот, после которого дорогу уж точно не видно было ни из какой точки, я решился включить фары. Дорога пошла на довольно крутой подъем; я прибавил газу. Наконец, подъем переломился, выходя с поворотом вправо на ровную площадку - и тут мои фары высветили перегородивший дорогу полицейский мотоцикл. Я обречённо нажал на тормоз.
Перед мотоциклом стоял, освещенный жёлтым светом старых фар, Момо Браги, мой школьный друг, в полной полицейской форме, в которой он постоянно хаживал по нашей деревне. В правой руке его, судя по её положению и матовому блеску, был направленный на меня пистолет (eine Pistole, подумал я ни к селу ни к городу: "какой-то пистолет"). Левая рука была опущена, но в ней тоже что-то поблескивало.
Жест "каким-то" пистолетом был совершенно недвусмысленным: "Выходи!".
Я вышел из машины.
- Вот я тебя и поймал, Юрги. - Сказал Момо. - Так и думал, что ты сегодня ночью попытаешься сдёрнуть. А ведь бегство - признание вины, Юрги, ты разве не знал?
Я проблеял, чувствуя себя персонажем пошлого третьесортного сериала:
- Ты не понимаешь... Это совсем другое... Я ни в чём не виноват, я просто...
- Да замолчи. Ты больной ублюдок, маньяк-убийца. Нам про таких рассказывали на учёбе. Не думал, что такой найдётся среди моих знакомых. Я знаешь, о чём жалею? Что тебя будут судить. И дадут пожизненное, в тёплой камере, с телевизором и интернетом. И ты проживёшь ещё лет тридцать, а то и сорок, за счет работяг, которые платят налоги. Так что не искушай меня: подойди поближе, вытяни руки вперед и замри!
Это не могло происходить со мной. Я будто отделился от своего тела, видя себя со стороны: толстого, сутулого, нерешительного, медленно идущего вверх по склону к Момо Браги с вытянутыми вперед руками. Тот начал поднимать левую руку с наручниками (я теперь ясно видел, что это были они), а правую с пистолетом опустил, заталкивая оружие в кобуру. Мне ужасно жгло затылок, и это мешало думать и принимать решения.
Вдруг из тёмного неба сверху вниз, вправо от нас, совсем близко сверкнула толстая извилистая молния, стремительно нырнув в ущелье, и тут же громыхнул, забив мне уши, пушечно-сильный гром.
И тут я жалко сомлел, потерял, видимо, сознание: взор мой заволокло тьмою, и я перестал что-либо чувствовать.
Очнулся я лежащим ничком, ощущая боль и дискомфорт в разбитом носу. Оттолкнулся ладонями от бетона дороги, поднимая голову - и увидел в метре от себя лежащего лежащего навзничь Момо Браги с головой, повёрнутой под таким углом к туловищу, который у живого человека невозможен.
Даже не успев ни о чём подумать, я с кряхтением, преодолевая боль и слабость, поднялся на ноги. Момо при этом не ожил и не пошевелился.
Сзади я услышал скрип и хлопанье автомобильной дверцы, и приближающееся хриплое дыхание, а потом неровные шаги. Обернулся - это был дед. Ещё бы, подумал я, двое меня пасли - оба меня достали.
Дед выбрался на площадку (при этом, в отличие от меня, не запыхавшись), покрутил головой и спросил:
- Это ты его или она?
Я не понял вопроса, но дед, ещё раз оглядев меня и тело Момо, сделал вывод:
- Она, конечно, куда тебе...
Помолчал и добавил:
- Ты везучий. Ещё бы километр, и ей бы не достать. А если б он тебя не в деревню потащил, а в столицу, там из тебя бы тебе же верёвку сплели. Ты ж ни на что не годен, ни соврать, ни отбрехаться.
Мне нечего было на это сказать: дед был прав. Попади я в тиски правосудия - любой следователь, работая на косвенных уликах, выставил бы из меня настоящего маньяка. Я и сам в последние дни сомневался.
Тут снова ослепительно сверкнуло, но на этот раз за горою; гром был сильным, но не таким оглушительным.
Дед посмотрел вверх и сказал:
- Помогает она. Сейчас дождь польёт, надо здесь заканчивать и убираться.
- Подожди, а... с ним что? - Я кивнул на тело Момо. - Его же искать будут, а тут следы от меня...
- Сейчас свалим его в ущелье, все решат, что он по грозе не справился с мотоциклом. Тут часто на двух колёсах гибнут, видел, небось, часовенки. А следы твои гроза замоет.
Дед был совершенно спокоен, будто проделывал это не раз и не два. Он взял Момо Браги за ноги и потащил к обрыву.
- Что стоишь, помогай! Поднимай его за голову, а то и правда следы останутся!
Против своей воли, против своих убеждений, против своего характера - я послушался. Голова Момо была как будто отдельной от туловища, которое повисло на коже и жилах и не хотело подниматься. Дед заорал на меня, чтобы я брался за плечи - и я взялся; тело удалось поднять. Вдвоём мы подтащили его к невысокому парапету над подпорной стенкой - за которым метров на тридцать темнел жуткий обрыв, журча понизу речкой. Журчание это меж тем заметно усилилось за последние минуты, превращаясь в грозный рокот.
- Скорее давай, а то в дождь как бы самим с дороги не улететь! - Подогнал меня дед. Мы раскачали тело и на счет "три" - отпустили его.
Дед не дождался всплеска внизу - а я его не услышал. Вряд ли Момо долетел до середины речки, скорее, он мягко, неслышно за ветром и шелестом деревьев, стукался об обрыв, пока не попал в воду.
"Гроза быстро унесёт", - подумал я, как будто о комке бумажного мусора. Эмоций не было.
Дед меж тем снял мотоцикл с подножки и легко катил его к обрыву. Я взялся помогать, потому что надо было перевалить его через парапет аккуратно, чтобы не оставить царапин. Дед сильно толкнул тяжёлую немецкую машину сзади; она мелькнула, слетая вниз, расчётливо направленная дедом колёсами по подпорной стенке.
- Пошли, - сказал дед, - ещё надо площадку проверить. А времени совсем уже нет.
В подтверждение снова вспыхнуло и громыхнуло, и под усилившийся шёпот ветра на землю упали первые крупные капли грозы.
Оказалось, что Момо уронил свой "Глок-18". Дед поднял его, с минуту разглядывал - а потом с видимым сожалением запустил под обрыв.
Потом мы молча спустились к машине - это был дедов ржавый пикап - и, под усиливающееся тарахтенье капель по крыше, дед забрался внутрь.
Я было полез туда же - но дед сверкнул глазами почище молнии, обозвал меня идиотом и велел забрать "Ауди", на которой я приехал. Я хлопнул себя по лбу, вернулся на площадку, сел в машину, в которой ещё урчал мотор, и в четыре приёма развернулся. Дедов пикап я нагнал сразу: он еле полз по крутому склону, с погашенными огнями, облезлый даже в скудном свете моих подфарников.
Мы доползли до объездной дороги, где дед немного ускорился, и через несколько минут подъехали к нашему проулку. Дед пропустил меня, мигнув фарами; я закатил машину вплотную к воротам, а он водрузил своё ржавое корыто на обычное место поперёк проулка, у его устья.
- Брось тут, Алекси уберёт, - сказал дед, и на мой недоумённый взгляд объяснил: - в усадьбе все свои. Никто болтать не будет, это не Германия твоя.
21
Дед, не оглядываясь, отправился в дом. Он заметно прихрамывал на правую ногу.
Я пошёл за ним как привязанный, хоть он и не звал меня. Хотелось всё-таки понять, что, чёрт возьми, вокруг меня здесь происходит!
В своей комнате дед уселся на кресло, причём было видно, как ему хочется закряхтеть. Ну да, Триандес (да и вообще любой мужчина нашего острова, воспитанный в традициях) не может себе позволить выглядеть слабым.
Только я устроился на диване и вознамерился задавать вопросы, как дед спросил меня:
- И зачем ты собрался удирать?
Я осёкся и машинально ответил:
- Не хотел сидеть в каталажке у Момо. Нашим только попадись.