- Так что случилось-то? У Ксималос чистая кровь оказалась?
- Ты с ума сошёл? Они здесь совсем недавно, с материка приехали. Да и вообще, мы её потом достали, сейчас соплюха в нижнем сарае сидит. Она Такиса не приняла! И не могла принять, разрази меня гром! - Заорал он неожиданно. - Эта шлюха с материка! Этот упрямый дурак, которому надо было детей по любви!
Он остановился, тяжело дыша. Потом сказал уже спокойно:
- Да, ты же не знаешь... - и снова возбудился: - Ну кой демон тебя дёрнул удрать, жил бы здесь, давно бы всё знал!
Он не смотрел на меня, как будто боялся прожечь меня взглядом насквозь.
- Брат твоего деда женился на приезжей. С материка. У них кровь другая, не наша. Племя другое. Наша кровь и тут, на острове не у всех. Мы гайтары! - Дед даже вытянулся ещё прямее, хоть мне казалось, что это невозможно. - А она принимает только тех, кто с чистой кровью. С нашей, островной. И жрец должен быть не просто с острова - он должен быть из нас, из Триандесов. Она нас выбрала когда-то, кто говорит - тысячу лет назад, кто говорит - две. Не важно. Должно быть семя мужчины с чистой кровью: Триандесы по мужской линии, не разбавленные материковыми. И женщин надо отсюда, с острова брать, из гайтар. Тогда и у детей кровь чистая.
Я задумался:
- Скажи, а почему ты вообще считаешь, что она женского пола?
- Ты и правда дурень. Говорил же тебе: ей семя нужно, мужское! Кто она ещё может быть?
Пожил бы он в Германии, однако, не был бы так однозначно уверен. Правда, загребли бы его в кутузку, скорее всего, после первой же встречи с местным ЛГБТ-сообществом. За нанесение тяжких телесных повреждений.
У меня голова шла кругом. Я не мог понять, наяву я или во сне. Я не мог поверить, что это происходит со мной. Но дед был - мой, знакомый с детства, источник моих детских страхов и надежд. Но - говорил он то, что в голове у меня, человека образованного, свободно говорящего на пяти языках, просвещенного, начитанного, приученного к скепсису и отученного брать что-либо на веру, не укладывалось никак!
- Но почему ты сам не...
- Ты совсем дурак, что ли? Семя ей нужно! Семя! А мне сколько лет, знаешь?
Он задохнулся и несколько минут тяжело отдувался, пытаясь восстановить дыхание.
- Но, дед... А если бы я не приехал?
- Она не должна была подняться так рано, - тяжело и устало ответил он. - Ей спать еще лет десять было. Но тут эти припёрлись... немцы твои. Говорил я им, не надо в развалины лезть! Нечего старое зло тревожить! Смеялись, говорили свои глупости про деревенские предрассудки... смотрели как на старого барана...
Он опять замолчал, тяжело дыша. Было видно, что он устал и плохо себя чувствует. Я впервые видел его в таком состоянии.
- Ну кто их прислал сюда на нашу голову? Залезли в сакрос, алтарь ковыряли... плиту предалтарную выдрали... она и пробудилась. Там дышать-то надо осторожно, когда она спит, а они...
Он безнадёжно махнул рукой.
- Я думал - пока она проснётся, или ты вернёшься, или я Павола подготовлю. Ему уж одиннадцать, недолго оставалось. Конста разбился, как же не вовремя! Цыган-то выгнали с острова, правильно ты говоришь. Я всю голову сломал, где ребенка-то взять. Потом вспомнил про лагерь этих, как их... рефьюжи.
- Беженцев?
- Ну да. Плывут сюда на лодках. Наши их топят по ночам, но всех-то не потопишь, некоторые днем прорываются. Раньше их на Крсте селили, в лагере, там жара и воды нет, они и дохли сотнями. А тут эти, из Брюсселя, наехали, говорят - "негуманно". Тьфу! Это же негры, чернота одна. Дикие. Все равно, заставили на нашем острове лагерь для них сделать. У Семпроничей отель отобрали под это дело, и даже не заплатили толком! Представляешь? Ну вот отчего она здесь, а не в Брюсселе этом проклятом проснулась!
- Подожди, так ты у беженцев ребенка утащил?
- Зачем утащил? Они сами продали. Там многие детей продают, кто на органы, кто в бордели. Кормить-то нечем. И самим есть нечего.
- А зачем тогда дочку Ксималосов было брать? Купили бы ещё ребенка у беженцев.
- Так лагерь-то на другом конце острова. День туда, день обратно. А она совсем уже разбушевалась. Да тут ещё ты со своей девкой. Хорошо, Мария сообразила, она Ксималосам помогала иногда с ребёнком сидеть.
Ну ничего себе! Мария - это ведь мама моя! Значит, и она в этом кровавом дерьме!
Я тяжело вздохнул.
И тут до меня вдруг дошло то, за что зацепилось моё сознание немного раньше. То, что царапнуло мозг как некая неправильность, несообразность. Я сказал:
- Кстати, а я и действительно не знаю, сколько тебе лет. Турок выгнали ведь в 1898-м? А ты говоришь, ты с отцом...
Он снова посмотрел на меня с неодобрением, как когда-то наша с бывшей женой кошка:
- Ну да. Мне двадцать два тогда было.
- Так тебе... Не может быть! Сто сорок в этом году?
- Кажется, столько и будет. Я на самом деле тебе прадед, твоего деда немцы убили, в сорок первом.
- Но... как же...
- Она даёт Триандесам, которые ей служат жрецами, долгую жизнь и крепкое здоровье.
Я некоторое время переваривал это, а потом задал вопрос, который мучил меня последние десять лет:
- А мой отец? Что с ним на самом деле случилось?
Дед нахмурился и проговорил с раздражением:
- Дурак он оказался. Слабонервный. Я долго справлялся сам, пока мужских сил хватало. Может, и зря не стал его раньше приучать. А когда начал - он как взбесился. Сказал, что ни за что не будет. А уже надо было, она проснулась и шалить начала. Двоих убить успела. Еле его заставил.
- А потом что? - Спросил я, уже понимая, что ничего хорошего не услышу.
- А что потом? Она уснула, а папаша твой всё ходил как ушибленный, ни с кем не разговаривал и даже есть отказывался. А через месяц вышел в море один перед самым штормом, и сгинул, конечно же. Обломки лодки нашли потом у Герганской скалы, а его так и не отыскали.
Дед окинул меня странным взглядом, пожевал губами и сказал:
- Ты тоже не готов. Не вздумай! Тебе надо хоть бы лет пять продержаться, пока младшие в возраст войдут. - Он подумал немного и решил подсластить пилюлю: - Впрочем, ты-то посильнее отца своего будешь. Он так и не решился сбежать, как подрос. А хотел, я знаю. Ты-то вот решился, и выучиться сумел, и добился многого. Так что, думаю, справишься.
Он добавил многозначительно:
- Да и деваться нам некуда. Она уже по трое в день убивает.
Встретив мой недоумённый взгляд, он объяснил:
- Говорил же тебе только что: ты видишь смерть когда спишь, но это не значит, что смерти нет, когда ты бодрствуешь! А мне наши про всё докладывают.
- Ну а если бы я не приехал?
Дед расстроился:
- Совсем бы плохо было. Так хоть надежда есть, хотя от тебя и толку... А то пришлось бы искать кого-то из наших оставшихся, а они все не на острове.
На мой вопросительный взгляд он ответил:
- Прадед твой, еще при турках, младшую ветвь отправил на материк и велел им в Америку ехать. Денег дал, кораблик выделил. Три семьи было чистокровных. Младшие, им тогда в жрецы не светило, а при турках развернуться было без шансов. А в восстание из наших мало кто в живых остался. Прадед в монастыре святого Алимпия погиб. Вас ведь туда водили на экскурсию из школы?
Я кивнул.
- Помнишь, там в башне шкаф такой есть с черепами защитников? Так вот, прадед твой там третий слева в самом верху.
Мне никогда не приходило в голову, что я связан с историей нашего острова настолько тесно и наглядно.
- Деда двоюродного убили уже в деревне, он с молодёжью, кого не взяли защищать монастырь, держали Алунту, пока турки не подвезли артиллерию. Последние в замке нашем отбивались, тогда его и разрушили так. Твои немцы, между прочим, туркам гаубицы продали! - Дед посмотрел на меня так, будто это я лично и сделал.