Ленгтон, казалось, немного успокоился — то ли потому, что они продвинулись в деле, то ли потому, что таблетки начали действовать, и если не на больную ногу, то хотя бы на настроение. Он буквально проглотил черствый сэндвич и запил его еле теплым кофе.
Эзме неторопливо вынимала из чемоданчика свое оборудование: загубник, который нужно было вставить в рот Эймону, электроды, резиновые наконечники. Она аккуратно разложила их на белой салфетке и тщательно протерла дезинфицирующим средством.
Посмотрев на часы, она обвела в воздухе круг указательным пальцем:
— Время идет. Эймона Красиника надо еще проверить.
Анна вспомнила, что этот умирающий молодой человек делал тот же самый жест в своей тюремной камере, и сказала:
— Знаете, а ведь Эймон делал рукой так, и больше ничего.
Эзме легко пожала плечами:
— Да, вы говорили об этом, это самый обычный жест — так показывают время. Иногда к нам приходят совсем безграмотные люди, которые даже не знают, как пользоваться часами, и так я показываю им время. — Она снова обвела круг в воздухе. — Когда большая стрелка возвращается на двенадцать, вы заходите ко мне, — произнесла она и улыбнулась. — Когда мы переводим часы вперед или назад, люди страшно путаются: им кажется, что в наказание они потеряли целый час!
— Каморра видел, как вы это делаете?
— Может быть.
— Вы когда-нибудь встречались с братьями Красиник?
— Нужно посмотреть в записях, но, понимаете, многие приходят под ненастоящими именами и дают ненастоящие адреса.
— Пойдемте посмотрим на него, — предложила Анна и, поколебавшись, взглянула на Ленгтона.
Он слегка кивнул. Проводив их взглядом до дверей приемной, он протянул руку еще за одним сэндвичем и пробурчал себе под нос:
— Мог бы и сам догадаться.
Пока доктор Салам осматривал Идриса Красиника, Анна провела Эзме к его брату Эймону.
Он лежал совсем тихо — широко раскрытые глаза неподвижно смотрели в потолок, все тело напряглось, дыхание было неглубоким и частым.
Анна встала у двери, а Эзме подошла к постели больного. Она склонилась над ним и одной рукой несколько раз несильно ударила его по щекам. Он не ответил, тогда она положила ладонь ему на щеку.
— Бедный, бедный ты мой… — произнесла она и взяла его за руку, все время что-то напевая, будто укачивая младенца.
— Вы его узнаёте?
— Нет. Нет, не узнаю, но мы ведь работаем уже немало лет, и у нас побывало очень много людей. Может, был и он, но, честно говоря, я не уверена. Извините.
Они вышли из палаты и вернулись в приемную, к Ленгтону.
Эзме, казалось, расстроилась, она спросила Анну, почему никто не воспользовался многочисленным больничным оборудованием. Анна удивилась, ей и в голову не могло прийти, что Эзме, специалист по травам, стала бы рекомендовать внутривенное питание или подключение к кардиостимулятору.
— Когда он первый раз попал в тюремную больницу, ему пробовали помочь, но он категорически отказался от лечения и даже написал расписку.
Эзме покачала головой:
— Он, наверное, не ведал, что творил…
— И все-таки мы должны смириться с фактом — так он хотел. Когда осужденные из Ирландской республиканской армии объявили в тюрьме голодовку, офицерам не разрешали кормить их и помогать тем, кто терял сознание.
Эзме положила ладонь на руку Анны:
— Тела для тех людей были орудием борьбы против власти, а этот бедняга, наверное, даже не знал, что он подписывает.
Анне стало досадно — Эзме как будто хотела обвинить ее в чем-то. Она сказала:
— У вас нет оснований не делать ему электрошок.
Эзме сжала губы:
— Это решать не мне.
«Да, — подумала Анна, — не тебе». Последнее слово здесь будет за Ленгтоном, но, когда они опять вошли в приемную, тот крепко спал, лежа на каталке.
Глава 18
Идрис Красиник застегивал молнию на тюремных штанах. Он спускал их до коленей, чтобы доктор Салам посмотрел, нет ли следов уколов вокруг гениталий, однако никаких следов обнаружено не было. Тогда доктор спросил Идриса, часто ли он чувствовал сухость во рту, тот ответил, что всегда и что в тюрьме просто доставал дежурных просьбами принести воды.
При вопросе, часто ли у него краснело лицо, Идрис даже слегка улыбнулся и покачал головой:
— Я же наполовину черный, откуда же мне знать, краснеет оно или нет! Чувствую иногда, как будто щеки горят, но не знаю, красные они, не красные.
Доктор Салам склонился над ним. На правом запястье у Идриса виднелась маленькая татуировка.
— Слушай, Идрис… А давно она у тебя?
Молодой человек посмотрел на руку и пожал плечами:
— Да сделал, когда в первый раз в Уэйкфилд попал, несколько месяцев уже. Со мной в камере парень был, он всем их колол. А как Эймон заболел, меня перевели в одиночку, и я ни с кем не общался.
Доктор Салам продолжал внимательно смотреть на татуировку.
— Когда у тебя началась сухость во рту? — спросил он.
Идрис ответил не сразу, стараясь припомнить точно:
— Несколько месяцев назад, кажется…
Доктор Салам включил подсветку на фонарике и направил луч на довольно грубую маленькую звездочку. Она даже не была заполнена краской, просто нарисована пунктиром.
— Я хотел побольше сделать, но больно было — страх просто. У Эймона тоже есть, только у него луна — ну, так он мне говорил.
— Идрис, у твоего брата нет татуировки. Я бы заметил, потому что я его осматривал. А вот тебе так могли вколоть отраву.
Идрис в изумлении отшатнулся:
— Вот черт! Слушай… ты мне поможешь, да? Ты мне можешь помочь?
Ленгтон хлопнул в ладоши:
— Здорово! Чем сильнее он обделается от страха, тем лучше.
— Мне кажется, пока я не окажу помощь, лучше не говорить ему о состоянии брата, — заметил Салам.
— Что, будете применять электрошок? — спросил Льюис.
Все ждали ответа. Эзме отвела мужа в сторону и что-то сказала ему на ухо.
Врач покачал головой:
— Жена сомневается, будет ли от этого толк. Уже слишком поздно.
— Ерунда. Пусть брат стоит и смотрит. Он ведь разрешил нам: подключим Эймона к стимулятору, положим его в кислородную палатку, представим себя в хорошем свете. Умрет так умрет, Идрис от этого только разговорится. А если не заговорит, не будем давать ему лекарство, и все.
Ленгтон произнес это так решительно, что никто не посмел возразить. Он стал энергичным, как раньше, добился, чтобы Идриса провели к Эймону. Анна предложила, чтобы Эзме осталась с Идрисом, потому что она умеет создать спокойную обстановку. Анна понимала, что Ленгтон напугал бы Идриса до полусмерти.
Попискивая, монитор регистрировал медленное, неровное сердцебиение Эймона. На лицо ему надели кислородную маску, за легкие работал аппарат искусственного дыхания. Пригласили врача из больницы, он спокойно сидел у постели и негромко переговаривался с доктором Саламом.
Анна, Ленгтон и Льюис наблюдали за происходящим из-за стекла.
— Как ты это провернул? — спросила Анна Ленгтона.
— Вообще-то, у него частная практика, а сюда он случайно зашел, так что нам повезло. Вовремя. Правда, ему придется заплатить. И еще хорошо, что он африканец.
Тут они замолчали, потому что открылась дверь и в палату вошли Идрис и Эзме. Офицер в форме, который привел их, запер дверь снаружи.
Идрис сильно дрожал, он разрыдался, после долгого перерыва увидев брата в таком состоянии. Эзме что-то тихо сказала ему, взяла за руку и подвела к постели. Он постоял немного, потом, как Эзме, стал поглаживать брата по голове и все время не переставая лил слезы.
— Эймон, брат, это я, я пришел тебя навестить. Ты меня слышишь?
Ответа не было. Идрис склонился и повторил, что это он, потом поцеловал брата в лоб. Монитор пискнул, Идрис поднял на него взгляд, потом снова начал смотреть на брата, который так и лежал без движения.
— Брат, мне тебя жалко, мне тебя так жалко…
Монитор пискнул громче, и красный зигзаг на его экране вытянулся в ровную линию.