– Боишься, – сказал он. И с удовлетворением увидел, что она закусила нижнюю губу. То-то: здесь его мир, единственная точка на земле, где он всесилен.
– Не надо было мне ехать сюда, – выдохнула она.
– Да уж, – ответил Юн. – Не надо было.
Они слышали, как стучит по крыше дождь. Ее руки с накрашенными ногтями крепко сжимали руль, а взгляд ни на секунду не отрывался от дворников, тщетно боровшихся с потоком воды.
– Я пленница, правильно понимаю?
Понимать происходящее следовало как попытку Юна пошутить, но этого он ей не объяснил и вообще ничего не ответил. Ему так редко выпадал шанс пустить в ход царственную властную улыбку, отточенную долгими часами упражнений перед зеркалом, что Юн хотел растянуть удовольствие подольше: она не действовала ни на Элизабет, ни на кого из знакомых, только на новенького. И Юн наслаждался.
– Я этого не выдержу, – сказала она. – Уже сделай что-нибудь.
Юн молчал.
– Чего ты хочешь? – закричала она.
Он открыл рот, но тут же закрыл его и еще немного посидел молча. Потом с достоинством переложил фотоаппарат ей на колени, распахнул дверцу и вылез. Она резко потянулась и тут же заблокировала машину изнутри. Стала разворачиваться, но не сумела. Тыркнулась вперед, назад, но в конце концов опустила стекло и стала слушать команды Юна. Под его диктовку машина развернулась, но вдруг дернулась и остановилась. В окно он видел, что журналистка в немом ужасе уперлась лбом в руль.
– Не надо бояться, – сказал он.
Она встрепенулась, завела мотор и газанула вниз по взгорку.
Юн не был дурным человеком. Он держал в своих руках жизнь этой женщины, но не оборвал ее. Даже пальцем не тронул Марит. Власть нужна ему не для того, чтобы делать зло. В своих снах, где все его деяния были значительны и исполнены смысла, он совершал добрые поступки, одаривал нуждающихся, защищал слабых, освобождал пленников из темниц – вообще-то все томились в неволе, за зримыми или незримыми решетками. Тот вечер закончился сказочно.
Когда он вошел, Элизабет сидела одна и вязала. Он вытер волосы полотенцем.
– Кто тебя подвез? – сразу спросила она.
– Ханс, – ответил он, повысив голос. Включил камеру и поймал в объектив Элизабет.
– Убери, – сказала она. – Ты же знаешь, я этого не люблю.
Он засмеялся, продолжая снимать.
– Юн! – прикрикнула она. – Я не знаю, что сейчас сделаю.
– И не делай, – откликнулся он. – Сиди тихо и вяжи.
– Я не люблю этого, говорят тебе!
Не выключив камеру, он с полотенцем на голове уселся в качалку.
– Ханс? – спросила она удивленно. – Что же он не зашел?
– Не знаю. Думаю, домой спешил, к жене.
– Не остри. Он всегда заходит на минутку, если оказывается поблизости.
– Ну-ну.
– Ты ведь наврал, да?
Юн медленно раскачивался взад-вперед и не отвечал.
– Ты пока в кадре, – напомнил он и кивнул на камеру.
– Кто тебя подвозил? – крикнула она. – Отвечай, придурок!
– Я же говорю – Ханс.
– И где ж ты его встретил, позволь спросить?
– У Гринды.
Он знал, что перешел границу допустимого, и напружинился, готовый прыгнуть и спасти камеру, если сестра слишком разбушуется.
– Мерзавец, – сказала она. Конечно, помянуть Гринду было с его стороны подло, это подтверждало справедливость худших опасений Элизабет: что на горизонте замаячила новая соперница. – Свинья ты, так и знай! И выключи эту дурацкую камеру, я ее сейчас разобью!
Юн вошел в раж. Обычно он не унимался, пока не доводил Элизабет до слез, исступления или пока она не убегала из дома. Но сегодня внезапно послышался шум мотора. Фары обшарили окна, и у дома остановилась машина.
Брат с сестрой переглянулись. Лицо Элизабет стало непроницаемым. Юн выключил камеру.
Они ждали, но никто не заходил. Наконец Юн сам вышел на улицу.
– Это Ханс, – заявил он, вернувшись.
– Да? – сказала Элизабет сухо и равнодушно, как благоразумная учительница. – Что же он не заходит?
– Он спрашивает, можно ли ему помыться у нас в душе.
– В душе?
Смысл вопроса дошел до нее не сразу.
– Да, – участливо продолжал Юн, запоздало сообразив, что это удар ниже пояса, а делать сестре так больно он вовсе не хотел. – Он пьян в стельку. Ему нужна помощь.
– Я этого развратника обихаживать не стану, – тихо произнесла Элизабет. – Хочешь, мой его сам, не хочешь – пусть там сидит.
Ну нет, Юн не собирался до него дотрагиваться. Он вытащил кассету из камеры и написал карандашом рядом с цифрой «5» на этикетке: «Элизабет. Первые три минуты после моих слов, что меня подвез Ханс». Поставил время и число, подписался, сунул кассету на полку.