Юн поднялся в гору, прячась за старыми пакгаузами, пересек бывшее углехранилище и вышел на безлюдную Стургатен. Редакция газеты находилась на одной из боковых улочек. В приемной молодой человек в сером костюме с сожалением наблюдал, как Юн отряхивает намокшую куртку.
Он сказал, что Марит в местной командировке, на футбольном матче в соседнем муниципалитете, но по смущенному взгляду, которым юноша обменялся со своим старшим коллегой в глубине комнаты, Юн понял, что его просто хотят сбить со следа.
– Хорошо, – сказал он проникновенно. – Я зайду попозже.
– Но это надолго.
– Не беда.
– Возможно, на несколько часов.
– Не страшно.
Ему было известно это выражение лица. Лица честного человека, нанятого, чтобы врать и обманывать как можно гуманнее. Но Юна всю жизнь третировали и гоняли, как зайца, он был опытной жертвой и знал правила их игр. Проще всего было громко сказать, что, насколько он понимает, Марит не хочет его видеть, но это оказалось бы чересчур болезненно для гуманиста в сером костюме.
Поэтому Юн просто вышел и, перейдя на другую сторону улицы, где строился деловой центр и все было в лесах, вскарабкался на два пролета. И сразу увидел – кто бы сомневался! – Марит, сидящую за столом на втором этаже, прямо над приемной редакции.
Юн вернулся к молодому человеку в приемной. Тот не сразу понял, о чем ему говорит этот посетитель.
– Ее нет в редакции. Она на за-да-нии! Вы слышите, что вам говорят? Или написать?
Пристыженный, Юн сжался в уголке дивана у самого входа. Он решил извиниться перед ней за свое поведение на острове тогда и за хлопоты, причиненные сейчас.
У тротуара остановилась машина, и вошла она. Вся в сером. Широкий балахон, хлопающий на ветру, точно крылья, высокие черные кожаные сапоги, новая прическа, даже еще красивее, чем в прошлый раз.
– Что с вами? – спросила она с тревогой, тряся его за плечо.
Юн на мгновение отключился.
– Ничего, – промямлил он.
– У вас такой странный вид... Вам плохо?
Он подумал о женщине, работающей за столом на втором этаже, о нелюбезном взгляде юноши в сером костюме, который он умудрился истолковать самым превратным образом. А потом перед глазами всплыли Георг, дни, проведенные на водопроводе, и лицо, увиденное им под килем лодки водолазов когда-то давно.
– Я ошибся, – сказал он, улыбаясь.
Она уже сняла перчатки и ловкими пальцами расстегнула серый балахон с темными пятнами от воды на плечах. Встряхнула головой; это ее движение он заметил и в прошлый раз – видно, привыкла носить длинные волосы. Юну тоже нравились длинноволосые женщины. Он подумал, что она похожа на Лизу.
– Идем в архив, – сказала она и властно взяла его за руку. Марит привыкла к таким манерам, общаясь с простым народом из медвежьих углов на побережье, там еще жив страх перед газетами и публичностью.
Они вошли в железную дверь, и журналистка повела его вниз по узкому коридору с высокими шкафами вдоль стен. Марит и Юн вытаскивали ящик за ящиком и просматривали ряды конвертов.
Здесь были вырезанные из газет статьи с фотографиями Лизы: семья одолжила их редакции, когда более двух лет назад Лиза исчезла и ее разыскивали. Снимки серые, нечеткие, оттого она кажется заурядной и чужой – одно из многих лиц в этом огромном случайном собрании. А вот и ее отец, старый Заккариассен, он стоит на причале перед рыбзаводом в комбинезоне, обтягивающем огромный живот. Помогите найти дочь, умоляет он, – в Копенгагене, на острове или где-то посредине пути. Тогда всем островом прочесали окрестности, но больше для проформы: мало кто сомневался, что Лиза сбежала в Копенгаген.
Юн помнил те дни как в тумане: он болел, лежал с температурой. К тому же дело было не такое громкое, каким оно предстало на газетных страницах. Каждый год исчезают сотни людей. Большинство из них постепенно находятся. А из тех, кто пропадает бесследно, лишь единицами занимается криминальная полиция; в основном это жертвы трагических несчастных случаев или люди, исчезновения которых более или менее ожидали: алкоголики, самоубийцы, убогие и умственно отсталые. Они быстро пропадают с газетных полос и вытесняются в область полного забвения; и если когда-либо имена их и вспоминают, то лишь по забывчивости или бестактности.