– С тобой становится все труднее. Лекарств ты, конечно, с собой не брал?
Юну показалось немного все же странным, что сестра, единственный близкий ему человек, так спокойно восприняла его внезапное исчезновение. Или она не хочет открывать ему всех своих карт.
– Ты не сваришь мне кофе? – попросил он.
– Ночь на дворе.
– Ну и что?
– Ты спать не будешь.
– А какао?
– Нет.
– Понял.
Нет, зря он удивляется, наверно. После ночи с Хансом она никогда не может думать ни о ком, только о своих проблемах.
Юн поднялся, собираясь уйти к себе, но в свете, падавшем из кухни, Элизабет вдруг увидела на нем новую куртку, дорогую и модную, явно не заказанную по каталогу почтой, как он всегда делал.
– Где ты был? – спросила она, на этот раз гораздо серьезнее.
– В Копенгагене, – в третий раз ответил он. Элизабет неожиданно рассвирепела, швырнула щетку и схватила Юна за ворот.
– Перестань нести чушь! – завопила она. – Отвечай, когда я тебя спрашиваю! Где ты был?
Он подобрался и сурово посмотрел ей прямо в глаза, не мигая, как герои, наконец-то извлекающие на свет божий давно похороненную правду.
– Так ты не шутишь… – пробормотала она.
– Нет.
– Что ты там делал?
– Искал Лизу.
– Искал Лизу? В Копенгагене?
Элизабет не могла ему поверить. Но не устроила по своему обыкновению скандала. Глаза ее увлажнились, и она обескураженно и с болью в голосе произнесла: «Бедный мальчик…» Потрогала его стриженые волосы, словно они вместе с новой курткой явственно доказывали, что брат совсем плох.
– А я думала, ты в хижине.
У Карла была хибарка в горах близ озера. Изредка Юн во время охоты оставался там на ночь, когда забредал слишком далеко.
Элизабет оттолкнула его и потянулась за щеткой.
– Врешь ты все, – сказала она. – Тебе не удастся так просто задурить мне голову. Может, ты и сумасшедший, но я – нет. Пока во всяком случае.
– Так ты сваришь кофе?
– Я же сказала – нет!
На улице слышались мягкие шлепки – с крыши сползали комья снега. Зима, начавшаяся так, будет начинаться еще не раз. Выпавший сегодня снег стает завтра или послезавтра. А еще через пару дней опять наметет полметра. И эта маета – то снег, то дождь – будет тянуться, пока ветер и пятнадцатиградусный мороз не покроют остров коричневой коркой наста. Только тогда снег наконец ляжет.
Юн вышел в прихожую и внес свои вещи.
– Я тебе кое-что привез, – сказал он, вытаскивая две тарелки.
Это был датский королевский фарфор с орнаментом всех оттенков синего, сине-серого и небесно-голубого, за который Элизабет в свое время готова была убить любого. Но Юн так стремился представить самые безотказные доказательства своего путешествия, что не подумал вот о чем: это веши из безоблачных дней ее замужества, когда она еще была счастлива. Он перестарался.
Элизабет взяла в каждую руку по тарелке и смотрела на них, не в силах сказать ни слова.
– Кажется, я схожу с ума, – пробормотала она. – все, сдаюсь: ты был там.
– В Копенгагене.
– Хорошо – в Копенгагене. Надо же, а я думала, ты в горах.
Нет, непонятно, почему она плачет: ведь ружья его все это время стояли в чулане у двери, а без них он никогда в горы не ходит. То же самое было и с Лизой, когда она сбежала в Копенгаген. День проходил за днем, но никто и не думал ее искать.
13
«Как найти то, что потерял?» – написал Юн в нижней строчке старого, но не решенного им кроссворда. А рядом, в вертикальных столбцах, сам и ответил: «Копать, разгребать грязь, а потом взять отрытое в руки и рассмотреть: возможно, удастся опять пустить вещь в дело…» Возможно, удастся обрести мир в душе. Но Юн покоя не нашел.
И, когда посветлело и сошел снег, он снова принялся за дело. Взял из банка последние свои деньги и купил на них, как собирался много лет, вагонку, чтобы зашить прогнившую южную стену, а также толь, оргалит, утеплитель и доски, привез все к дому, и Элизабет, вернувшись из школы, обнаружила небольшую стройку.
– Теперь в доме будет теплее! – прокричал Юн с лестницы.
Она едва взглянула на стену. В руках Элизабет держала то самое шерстяное одеяло, которое он утащил с корабля, а потом укутал в него жену Ханса, когда они подобрали ее на дороге.
– Что это? – сердито спросила сестра.
– Это мое одеяло, – ответил он.
– Так, значит, все правда. А где ты его взял, позволь спросить?
– Украл с корабля.
– И отдал ей?
– Она чуть не померла от холода.
– Помрет она, как же. Ты хоть представляешь, каково мне было: эта мегера явилась в полном блеске в учительскую и на глазах у всех вручила мне одеяло!