– Да, да, сиди.
Но Юну не сиделось. Он метался по дому. Перед бегством в горы он оставил ружья между дверью в столовую и холодильником. Теперь их там не было.
– Это ты взял мои ружья? – спросил он.
– Твои ружья? Что ты хочешь сказать?
– Мои ружья! – закричал Юн. – Тебя предупредили и ты спрятал их подальше!
Журналист клялся, что не понимает, о чем речь. Он выражался казенно и высокомерно, словно опровергать абсурдные обвинения было частью его ежедневной работы. Что-то в нем безумно раздражало Юна, скорее всего, улыбка, надетая для большей убедительности и пустая. Юн дернул верхний ящик и схватил нож для хлеба.
– Не скажешь, где мои ружья, – глаз выколю. – Он вцепился журналисту в затылок и продолжал: – Вот этот!
И помахал ножом сантиметрах в двух от его правого глаза. Газетчик оцепенел. Улыбка исчезла, лицо перекосилось, перепуганные глаза были прикованы к ножу.
– Я не брал их, – прохрипел он. – Не понимаю, о чем ты…
Юн пристально посмотрел на него. Убрал руку, сунул нож назад в яшик и осел на стул.
– Будь у тебя в руках такие козыри, ты бы говорил иначе, – произнес он. – Так ведут себя только со страху. Значит, Элизабет.
– Элизабет? – запинаясь, пробормотал журналист, пытаясь перехватить инициативу в разговоре. Он потер шею и застонал. Блокнот, папка и фотоаппарат валялись на полу, но газетчик не попытался поднять их.
– Это моя сестра. Ты ее видел?
– Я же сказал, что никого не видел! Когда я пришел, здесь не было ни души. Я просто хотел поговорить…
Юн не мог усидеть на месте. Он вывалил на стол содержимое одного из ящиков холодильника и лихорадочно перерыл его; изорвал, листая впопыхах, записную книжку и бумажки с записями у телефона; проверил каждый уголок, где сестра могла бы оставить ему записку. В окно он увидел, как две шпалы света переваливают через взгорок у большого хутора. Затем они сместились вниз, уперлись в Юна, и косо летящий снег заштриховал их.
– Входите, – громко, почти с облегчением, пригласил Юн, едва раздался стук в дверь.
В комнату шагнули ленсман и тот человек, что ехал с ним в машине. Глубокая морщина прорезала лоб незнакомца от уха до уха. Теперь Юн видел, что во взгляде его черных глаз нет ничего угрожающего. Он не был ни дружелюбным, ни враждебным – он был проницательным, поскольку проникал в самую суть вещей.
Юн сел. Дурак журналист его больше не интересовал. Исчезновение Элизабет не беспокоило. Зуд, мучивший душу в последние месяцы, прошел. Он наконец добился того, чего хотел: не спонтанных истерик, но настоящей планомерной работы.
Незнакомец оказался сотрудником столичной криминальной полиции Германсеном.
– Мне бы хотелось, чтобы ты поехал со мной в город, – сказал он Юну– Там мы спокойно поговорим в гостинице.
– А здесь нельзя остаться? – поинтересовался Юн.
– Это арест? – спросил журналист.
И ему тут же пришлось снова достать свое удостоверение. Но Германсен, в отличие от Юна, проявил к документу живой интерес, оставил его у себя и разыграл целый спектакль, выясняя, как журналист так быстро добрался сюда и зачем. Газетчик ответил, что сюжет ему подкинули коллеги, но в детали не вдавался. Только сообщил наставительно, что в таких медвежьих углах слухи распространяются мгновенно.
Но полицейскому недостаточно было ссылок на устный телеграф – ему требовались источники, факты, подробности деревенских пересудов. Кроме того, он хотел знать, что именно люди думают об этом деле и как воспринимают его. Оказалось, что Германсена прислала Марит. Понятное дело.
– Вы пришли пешком? – спросил журналиста полицейский. – Я не видел машины.
Журналиста рассмешило, что ему снова задали этот вопрос, но веселость его тут же прошла.
Все это время ленсман стоял у двери, скрестив руки на груди. Дождавшись, когда Германсен закончит разговор, он посоветовал журналисту пойти и вызвать себе такси с большого хутора.
– Так вот телефон, – кивнул газетчик в сторону аппарата.
– Да тут идти два шага, – ответил ленсман.
– Элизабет в курсе, – сообщил Германсен, когда они остались одни. Юн пошел искать сумку. Она была уже собрана для переезда, он только положил сверху зубную щетку.
Полицейский озирался в пустом доме, ожидая, пока Юн закончит перед уходом необходимые дела: высыплет золу из поддона в компост за домом, бросит в печку три брикета угля и откроет заслонку. Когда прогорело, Юн прикрутил вентиль почти до конца, проверил, выключены ли конфорки на плите, и погасил свет. Потом надел копенгагенскую куртку.