Юн впал в ступор. Такой правды он не понимал. Но старался, насколько мог – реагировал, отвечал. «Все сложнее, чем оно кажется», – звенело у него в ушах. Это состояние напоминало ему головокружение высоко в горах, когда облака внизу вдруг расступаются и ты с фотографической четкостью видишь каменную осыпь, обрывающуюся в пропасть на том самом месте, где только что спокойно и безмятежно стоял. И когда Юн совсем осоловел и его повело, он покорно отключился и с облегчением перенесся в мыслях на остров, к мерцающим образам лета с живой Лизой.
Германсен налил ему черного кофе. Была уже глубокая ночь.
– Остальное – вольные фантазии, – произнес полицейский. День за днем, с двадцать седьмого августа по сегодняшний момент, они восстановили ход событий, насколько он отражен в документах. – Ты мастер выдумывать, Юн. Теперь твоя очередь.
Юн стиснул зубы.
– В этой истории есть еще один мужчина – Ханс. В свое время он вел ваш с Лизой класс. Теперь он с Элизабет. А с кем еще?
Юн не ответил.
Полицейский подтолкнул к Юну через стол две фотографии. С таким же успехом он мог бы предъявить ему пару картонок – мысли Юна были далеко.
– Лиза и Элизабет: они очень похожи, ты замечал? Наверняка. Впрочем, это лишь эстетическая ловушка. Что за роман был у Ханса с Лизой?
– Роман?
– Не переспрашивай.
– Не знаю.
– На острове говорят, что она уехала из-за него.
– Не знаю.
– Это слухи?
– Да.
– И ты их никогда не слышал?
– Нет.
– Исследуя мотивы, я всегда начинаю с простейших. Я прислушиваюсь к самым гадким и грязным намекам, ибо на преступление человека редко толкают счастье и радость. Первое, что я посчитал нужным выяснить: не была ли Лиза беременна. Согласно протоколу вскрытия – нет, но примерно два с половиной года назад она уезжала с острова в положении.
Белые пальцы выудили очередную бумажку.
– Она сделала аборт. – Называются клиника и фамилия врача, а также год и число. – Предположительно, по настоянию отца, хотя он клянется, что был не в курсе. Зачем надо было подвергать растерянную, перепуганную девочку этим средневековым жестокостям – аборт, проклятие, отлучение от дома?
Юн не знал.
– Думаю, дело в некой порочности самой этой беременности. Инцест? Идиотизм? Может, она понесла от Ханса? Или от тебя?
Полицейский дал время ошеломленному Юну собраться с мыслями и продолжал, понизив голос:
– Есть ли вообще связь между беременностью и убийством? Моя нечистая фантазия склонна простить Ханса, но здравый смысл возражает. Что, Юн, неприятно?
– Да.
– Будет еще хлеще.
– Понял.
– Но для тебя это, наверно, в порядке вещей – у тебя вся жизнь такая.
– Нет.
– Свидетель сообщает, что на празднике двадцать седьмого августа, где-то между одиннадцатью и полуночью, Георг и Лиза поссорились. Она в ярости убежала. Остановить ее или поговорить с ней никто не пытался – похоже, для нее такое поведение считалось нормой. Никто, включая и самих водолазов, не помнит причины ссоры. После этого ее никто не видел…
Юн не слышал последних слов, он крался вокруг стола. Он должен защищать свою жизнь: все было не так – наоборот, он хотел как лучше… Юн схватил Германсена за горло, но полицейский, видно, ждал нападения и отразил его коротким техничным ударом, вдобавок пару раз съездил Юну по лицу и насильно усадил его обратно на стул.
– Юн, ты теряешь рассудок! – громко закричал он. – И в такие моменты не соображаешь, что делаешь, верно?
– Нет.
– Юн, когда ты теряешь рассудок? Когда? Нет, смотри на меня, – я с тобой разговариваю; открой глаза, ты уже выспался. Ты теряешь рассудок, когда раздражаешься. Но ты можешь сказать, что тебя раздражает? Что?
– Замолчи.
– Отвечай! Это не тебя убили, а Лизу! – И Германсен заголосил: – Лизу убили! Слышишь, Лизу!