Обращаешься к старому бушлату, осторожно подтягивая его к себе, затем накидываешь на плечи, чувствуя мерзкий аромат старости и похмелья, тот что едва не сразил тебя в первый день. Теперь он кажется привычным и даже уютным.
Сразу стало теплей.
– Пусть, Михалыч, завод тебя хоть сейчас отпустит, ведь никуда он без тебя не делся, как видишь, мы всё ещё тут, – достаешь тот самый дорогой коньяк, наливаешь немного в кружку, зачарованно глядя, как плещется в неверном свете закопчёных ламп жидкость.
Жаром разливается по телу приятный дубовый алкоголь, согревая изнутри, затыкая грусть. Расслабляешься и совершенно забываешь о холоде, о пеллетах и даже о времени. Чувствуешь, как завод живёт сам по себе, как пульпа сыплется в барабан, как бьётся твоё сердце.
Твоя смена
– Ну, что, молодой, – прораб называет тебя так по привычке, хотя ты уже давно путаешься, сколько тебе на самом деле лет, – Ухожу на пенсию в этом году, наконец сменишь меня, ты тут следи за всем как следует!
Оглядываешься на завод, он, как и прежде, стоит монументом, будто памятник сотням рабочих рук, сложивших его камень за камнем, оживших его механизмы, вдохнувших жизнь и сигаретный дым в эти стены.
– Я с удовольствием!
– Знаешь, – заглушая рёв приближающегося автобуса, кричит прораб, – Когда ты только пришёл, я думал, ты к нам ненадолго, у нас ведь молодёжь и не задерживается, все спешат сбежать. Через полгода берут отпуск и уже не возвращаются.
И ты так хотел, и всё ещё хочешь, но уже поздно. Оступившись тогда, в первый раз, упустив свою возможность сбежать, ты опустил руки и никак не смог поднять их снова. Не то чтобы не пытался, пытался. Особенно после смерти Михалыча, хотелось бежать не оглядываясь, но бушлат лёг на плечи как родной, как пыль легла на пульт от гранулятора. Она покрывала его невесомо, слой за слоем, и вот уже следы от пальцев отставляют меж лампочек глубокие борозды. Так и ты просто вовремя не убрал пыль. Только один раз.
– Я так думаю, – продолжает прораб, ожидая, пока остальные рабочие поднимутся в автобус, – Ты правильно сделал, что остался, иначе я бы спокойно на пенсию так и не вышел, кому, если не тебе цех оставлять?
Ты провожаешь его взглядом и вдруг вспоминаешь, что оставил в робе ключи от съёмной квартиры.
– Ты идёшь или нет?
– Я ключи забыл.
– Молодой, это последний автобус, он ждать не будет.
– Ничего, такси возьму!
– Ну, прощай тогда.
Машешь рукой закрывающимся дверям.
Возвращаешься в цех, следующая бригада уже приступила к работе, за пультом сидит парень лет двадцати, уткнувшись в свой телефон даже не замечает тебя.
И тепло так вокруг, особенно в подсобке. Решаешь переночевать сегодня здесь, не тратиться на дорогое такси, ведь завтра всё равно ехать обратно.
Для успокоения можно глотнуть и немного коньяка. Благо, ты завёл привычку держать его в шкафчике просто на всякий случай.
Выпив, удобно стелишь на полу свою зимнюю робу, становится мягко, как у Христа за пазухой, и пахнет так привычно-уютно древесной пылью и сигаретным дымом.
День последний
Просыпаешься, стягиваешь лениво принесённое когда-то из дома пальто, уже потёртое, с лысыми пятнами и стойким запахом плесени. В подсобке очень душно, нужно открыть дверь и проверить, заодно сходить прогуляться.
Пытаешься встать, но твой прожжённый алкоголем желудок бунтует. Тошнит. Подавив приступ рвоты срыгиваешь в кулак. Мерзость. Нужно срочно выбираться.
Бросив попытки встать, ползёшь к двери на четвереньках, открываешь её, щуришься от яркого света, но продолжаешь ползти. Рукой нашариваешь пульт гранулятора и ножку стула рядом. Решаешь, что стул – вполне подходящая сейчас опора. И медленно начинаешь подниматься, хотя мозжечок активно протестует, качая тебя в разные стороны. Пытаешься заговорить, но язык предаёт тебя и болтается во рту как ведро в пропасти, сухо шмякаясь о нёбо.
– В-в-вы кто? – испуганно заикаясь глядит на тебя совсем молодой ещё пацан.
Ты даже не уверен, есть ли ему восемнадцать, такой он худой и звонкий.
– Сиди, сиди, я сам, сам…
Успокаиваешь его и выбираешься из аппаратной, встречаешь старого знакомого. Невольно вспоминаешь, как совсем мальчишкой он пришёл в цех, а теперь вот прораб. Улыбается тебе, по-дружески хлопает по плечу.
Выходишь наружу, мимо курилки, прямо в снег. А снежинки кружатся и падают вниз, заметая протоптанную рабочими дорожку, стыдливо прикрывая недонесённые до пепельницы окурки, смешиваясь с грязью и пылью, становясь совсем чёрными. Наверно, они представляют что у них будет шанс ещё сорваться и улететь… Но ты знаешь, что они останутся здесь почти до самого лета таять грязными сугробами в тени источенных временем стен завода.