Не легче было и среди танцовщиц, высокая конкуренция и тяжёлый груз родительских надежд не давали нам и шанса на дружбу друг с другом. Нельзя было оставлять без присмотра одежду, милые хрупкие балерины без зазрения совести сыпали соперницам битое стекло в обувь, втыкали иголки в джинсы и выливали молоко в сумки.
Моей лучшей подругой всегда была мама, только она выслушивала меня, бинтовала истоптанные в кровь ноги и делала расслабляющий массаж. Единственный человек во всём мире, который всегда был на моей стороне. Даже сейчас она почти круглосуточно караулила у больничной койки, меняя мне повязки и пытаясь понять, что значит это нечленораздельное мычание, периодически вырывающееся из моего рта.
Расписание с самого детства было спланировано до мелочей: половинка яйца и грейпфрута на завтрак, утренняя кардио-тренировка, школа, обед из каши, отварной куриной грудки и чая без сахара, ещё немного школы и вечерняя тренировка. Чаще всего к ужину сил не оставалось, потому что тело завязывалось в узел, безвольно волочилось за сознанием, едва поспевая, а все мысли были заняты лишь тем, что я недостаточно стараюсь. Пусть к средней школе я наконец смогла соединить пятки в первой позиции и стоять так по нескольку часов, а к средней своим гранд жете выбила ведущую партию, танцевать у меня не выходило. Мама вечно хмурилась, штопая тренировочные пуанты, бурчала, что я машу руками подобно медведю, которого достали пчёлы.
Ничего удивительного не было и в том, что танцмейстеры меня вовсе не жаловали. Им не хватало во мне силы, рвения, мастерства, эмоций. Снова и снова я выходила на сцену, повторяла заученные вариации и бесконечные балансе, глиссады, па де буре и бризе. Одинаково тяжело мне давались и лёгкие па, и сложная кода. Только тяжелая ежедневная работа над собой и свёрнутое в трубочку тело под вечер, держали меня на сцене.
Школьные годы пролетели незаметно. Мама не отпустила меня на выпускной, потому что следующим утром я давала концерт в местной филармонии. Помню, как в тот вечер со вздохом она в очередной раз достала старый альбом, посадила меня рядом и начала рассказ, который я слышала уже тысячу раз. Мама перелистывала фотографию за фотографией так быстро, будто хотела, чтобы они все превратились в черно-белое кино.
Вот у станка совсем маленькая девчушка, отдалённо напоминающая меня, вот она беззубо улыбается на сцене, пусть даже стоит где-то в середине массовки (тощая фигурка солистки была скрупулёзно выцарапана булавкой, так что уже и не разобрать даже, человек ли там или нелепое нечто, сотканное из штрихов и обрывков), а вот маме уже пятнадцать, и она пробуется на роль. Первый и последний её кастинг, альбом на этом обрывался, а долгая история успеха кончалась кратким: “А потом появилась ты, тебе нужно хорошо постараться, чтобы научиться танцевать!”
И я старалась. Всегда, каждую минуту, каждую секунду я тянулась к тому самому эфемерному умению. Исполняя адажио из балета «Спартак», делая фуэте в «Танце Феи Драже» я пыталась постичь его. Но у меня ничего не выходило. Словно золотоискатель я прерывала вновь и вновь грязную руду, но меня обманули, и я не находила в песке и иле ни следа золота.
Мама говорила, что аплодисменты – моя награда за все труды, но каждый раз в конце выступления, я исступлённо смотрела на зрителей, понимая, как отвратительно я только что танцевала. Даже если весь зал стоял, мама никогда не хлопала, молча она покидала своё место, готовясь дома указать мне на все ошибки и неточности, которые я допустила.
Всегда, всегда я старалась недостаточно, пусть даже выбивалась из последних сил. Мама была недовольна и когда меня пригласили в столицу, пришлось продавать дом, потому ей пришлось остаться на какое-то время и отправить меня одну в чужой город. Каждый день утром, днём и вечером, словно по часам мой телефон разрывался, и, не допусти Господь, я не смогла бы ответить. Я уверена, несмотря на тысячу километров мама обрушила бы на меня торнадо или цунами одной силой своего гнева.
И надо же, она мне позвонила очень вовремя. Именно из-за звонка я задержалась на тротуаре, копошась судорожно в сумке, чтобы не играть с тонкими струнами материнского терпения. Это спасло мне жизнь, возможно. Пронёсшийся мимо взбешённый отказом тормозов автобус лишь бортом зацепил меня, проволок несколько метров и отпустил. Тем, кто тогда оказался на переходе, повезло меньше. Неуправляемые тонны одичавшего металла пронеслись по дороге, сминая людей, покрывая асфальт их костями, внутренностями и последними мыслями.
Я ничего не знаю о судьбе других пострадавших, но, вероятно, они недостаточно старались, чтобы выжить.