– У тебя есть мать?
Сосед, кажется, совсем не обращал внимания на его взвинченное состояние. И говорил он спокойно, без пафоса и жалости, но с явным участием, как обычно церковный служитель. Лантаров не отвечал, но повернул голову и посмотрел на говорившего. Тот находился совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, и хотя и сам лежал на вытяжке с подвешенной к ноге гирей, кажется, вовсе не выглядел несчастным. При свечении полной луны за окном без занавесок отчетливо проступал его профиль; глаза, как и у самого Лантарова, были устремлены сквозь потолок куда-то вдаль, в глубину ночи. Там, на вневременном полотне, вероятно, возникали картины его прежней жизни. Как и голос, неестественно и кукольно выглядела в ночи его густая косматая борода. Несмотря на обретенную способность говорить, Лантаров еще ни разу никому, кроме этого оригинального незнакомца, не сказал ни слова. Не только потому, что ему неприятными и чужими казались обитатели убогой палаты. Да и разговоры у них если и случались, то слишком тоскливые – о болезнях и смерти. Сама атмосфера, пронизанная миазмами разложения, вызывала аллергическое головокружение. Его мысли пытались охватить происходящее, но сознание отказывалось его принимать. Возник чудовищный конфликт – из таких обычно проистекают депрессии и психические болезни.
– У меня вот нет матери, она умерла много лет назад. Так случилось, что я не мог даже проводить ее в последний путь. И очень переживал. Но я всегда ее помнил и сейчас очень отчетливо помню…
Сначала Лантаров беспричинно злился, но через некоторое время его ярость отчего-то сама собой утихомирилась. Непривычным для уха монологом бородач подкупал, располагал к откровенной беседе. Сердце парня было наполнено тоской и одиночеством, в нем, как в холодном пустом доме без окон и дверей, завывал стенающий по любви ветер. В воображении Кирилл даже попытался вспомнить лицо своей матери, но мысли его вдруг отпрянули, как обожженные. В каком-то ином измерении вдруг возникло красивое матовое лицо строгой женщины, и Кирилл увидел ее глаза – как у языческой богини, они излучали величественность и пугающую, сногсшибательную пустоту. Как будто глазницы оказывались пустыми, если присмотреться. И со странной отчетливостью Лантаров вспомнил, что мать его жива и что она находится далеко от него, среди шумных, суетливых офисов гигантского города, но другого, не Киева. Он даже удивился, потому что даже не напрягал память и воспоминание выскочило, как грабитель из-за угла, вне его воли и желания.
– Моя мать, пожалуй, не приедет… – Лантаров произнес эти слова даже не в ответ, а сам по себе, и тут же испугался своего глухого урчащего голоса. Затем немного подумал и со вздохом добавил: – Или, если приедет, у меня от этого только настроение испортится…
– С матерью, даже если ты поссорился, стоит помириться при всяких обстоятельствах. У меня такое было, я не попросил прощения, а потом уже было поздно…
– Моя меня не любит… И никогда не любила…
Лантаров снова изумился, что не решился назвать свою мать «мамой». И говорил он как-то интуитивно, не помня деталей. Как будто не сам он произносил слова, а кто-то, живущий внутри его тела и знающий обо всем больше, чем могла сообщить надтреснутая память. А еще Лантаров удивился, что неожиданно для себя стал откровенничать. Он вдруг живо вспомнил, как звучит в телефонной трубке голос матери – лишенный нежности, синтетический, неживой. Что он ей скажет?! Что попал в автомобильную аварию, что лежит недвижимый, как труп? И тут откуда-то из глубин сознания вынырнула кем-то оброненная фраза: если мужик сам впутался в дерьмовую ситуацию, то сам и обязан из нее выпутаться. Кто это сказал? Стоп! Это же отец ему сказал однажды. Вот так просветление! Кириллу показалось, что сработал семафор, позволив его пробуждающейся памяти пройти небольшой отрезок пути. Он несказанно обрадовался этому открытию. Если так, то он способен все вспомнить, пусть даже не сейчас, а позже. А что же до матери, то даже при желании он пока не знает, как с нею связаться.
– Так не бывает. Мать любит всегда, только, может быть, не всегда умеет выразить свои чувства. Если хочешь позвонить или надумаешь позже, у меня есть телефон. Не стесняйся, просто скажи.
Сосед будто прочитал его мысли. Лантаров в ответ только сглотнул слюну. А Шура, приняв, очевидно, молчание за согласие, произнес еще нечто малопонятное: