В своем воспоминаньи, государь.
Душой моей смущение владеет,
Мой голос умолкает, звук его
Печально замирает на устах,
И сердце разрывается на части,
Ему как будто душно там в груди,
И волосы встают от страха дыбом,
Как будто я средь сумрачных теней,
И, весь исполнен смутных колебаний,
Я рассказать тебе не в силах то,
На что хватило мужества, чтоб сделать.
Ну, словом, в этом гнусном преступленья
Так много омерзительных сторон,
Кощунства, богохульства, что порою
(Довольно, если это я скажу!)
Я чувствую раскаянье. Однажды,
Когда молчанье ночи создавало
Непрочные гробницы сна для смертных;
Когда лазурь задернулась покровом
Из мрака, этой траурною тканью,
Что ветер расстилает по кончине
Блистательного солнца, и кругом
Ночные птицы пели панихиды,
И трепетно в волнах сафира звезды
Мерцаньем освещали небосвод,
С двоими из друзей своих (на это
Друзья всегда найдутся) я пробрался
Через ограду сада в монастырь.
Охваченный волнением и страхом,
По тени смертной с ужасом ступая,
Достиг я кельи (вымолвить боюсь),
Достиг я кельи той, где находилась
Монахиня, с которой я был связан
Священной связью кровного родства.
Я имени ее не называю.
Из уваженья к ней, коль не к себе.
Она лишилась чувств, меня увидев,
И на землю упала, а с земли
Тотчас же перешла в мои объятья,
И прежде чем опомниться могла,
Она была далеко за стенами
Обители, в пустынном, диком месте.
Где небо хоть помочь ей и могло,
Помочь не захотело. Впрочем - что ж:
Все женщины легко прощают, если
Их убедить, что дикие поступки
Лишь вызваны одной любовью к ним.
Поплакала, помучилась, простила,
И для беды нашлося утешенье,
А так была беда ее громадна,
Что ей пришлось увидеть вместе слитым
В одном ее возлюбленном - уродство
Грехов таких, как воровской захват,
Насилие, и грязь кровосмешенья,
И мрак любодеяния, и измена
Пред Богом, как супругом, н кощунство,
На двух конях, сынах проворных ветра,
К Валенсии помчались мы, и там.
Как будто бы жена и муж, предались
Совместной жизни, полной разногласий,
Я быстро прожил все, что только было
В моем распоряжении. Без денег
И без друзей, надежды не имея
На что-нибудь другое, я решился
Прибегнуть к красоте моей жены
Любовницы, как к средству. О, когда бы
Стыдиться мог поступков я своих,
Лишь этого я б одного стыдился!
Пустить в продажу честь! Назначить цену
За сладость ласк - какая это низость
Последний грех последнего из подлых!
Когда я ей сказал об этом плане,
Бесстыдному, она дала согласье,
Ничем не выражая удивленья,
Но только я ушел, она бежала
И спряталась в одном монастыре.
Там под началом инока святого
Она нашла приют от бурь мирских
И умерла, раскаяньем сердечным
Свою вину примерно искупив.
Да воспомянет Бог о ней на небе!
Стал тесен мир для дерзких преступлений,
И увидав, что больше нет земли,
Которая б меня к себе прияла,
На родину вернуться я решил;
Казалось мне, что здесь, по меньшей мере,
Найду я безопасность от врагов,
Найду свое прибежище, Я прибыл
В Ирландию и принят ею был
Как матерью, но скоро оказалась
Она лихою мачехою. В бухте
Попутного искал я корабля,
В засаде там корсары притаились,
Их капитаном был Филипо. Он
Взял в плен меня, но после долгой схватки;
И эта-то отчаянная храбрость
Его расположила так, что он
Меня в живых оставил. Дальше все
Ты знаешь сам. Поднялся ветер гневный,
Он поднял смуту меж морей и гор,
И бездны посмеялись над горами.
Разрушил взрыв кристальных стрелометов
Основы всех окрестных городов.
И рухнули они, и море билось
Презрительно о землю, устремляя
Из недр своих глубоких жемчуга
В их нежном перламутре, порожденья
Стремительной зари, дохнувшей в пену,
Сверканья слез из снега и огня.
И наконец, - чтоб времени не тратить
В одном живописании, - скажу,
Что все, кто был тогда застигнут бурей,
Отправились поужинать в аду.
Я тоже был в числе гостей почетных,
И вслед за ними также бы ушел,
Когда б Патрик (не знаю почему я
Боюсь его, люблю и почитаю)
Не выхватил меня из волн морских,
В то время как, совсем изнеможенный,
В себя впивал я смерть с отравой моря
Вот все, что я хотел сказать. Теперь
Ни жизни, ни пощады не прошу я
И не хочу, чтоб ты моим страданьем