– Халтурю, работу на дом беру, – невозмутимо отозвался Чистильщик.
Зорин покачал головой.
– Значит, опять, – вздохнул он.
Чистильщик усмехнулся, слегка дернув уголком рта. Его зам был уверен, что знает причины не столь уж редких отлучек своего шефа.
Однажды – примерно год назад – абсолютно случайно Зорин стал свидетелем ликвидации Чистильщиком аномала. Лужин чуть-чуть опоздал и застал оборотня, что называется, с поличным, рядом с растерзанным телом подростка. Поэтому Зорин решил, что его шеф занимается самочинной охотой на тривиальнейших маньяков. И Лужин не стал его разочаровывать. Относился лейтенант к этому весьма неодобрительно и на правах если не друга, то хорошего приятеля, просил неоднократно с этим делом завязать. Лужин всякий раз клялся и божился, но каждый понимал, что слова так и останутся словами.
Но на сей раз Чистильщик почувствовал, что разговор предстоит слишком серьезный, и внутренне подобрался.
– Даже если и так, – растягивая слова, произнес Лужин, – чем это плохо?
Зорин тяжело поглядел на командира, но тот с легкостью выдержал этот взгляд.
– Ты думаешь, что говоришь, Михаил Васильич?
– Я, мил человек, давно говорю только заранее обдуманные вещи. И не зыркай на меня так, дырку протрешь, а латать – нашему дорогому доктору.
– Васильич, ты же сам ставишь себя вне закона…
– А когда я был в законе? Когда пытался пробить экипировку для нашего подразделения? Или когда зачищал Вороткова? – усмехнулся Чистильщик.
Зорин покачал головой – разработка Вороткова, резавшего десяти-двенадцатилетних пацанов в подъездах домов в районе Комендантского, которую вели с июля прошлого года, ничего не дала, а в феврале его нашли на месте готовящегося преступления с пулей в голове. Зорин был уверен – и абсолютно не без оснований, – что это дело рук его шебутного начальника. Хотя бы потому, что ствол – пулю и гильзу от которого нашли на месте происшествия, – был весьма нестандартным для наших палестин, не какой-нибудь ТТ, «стечкин», «макар» или «Беретта» М-92, а весьма раритетный в России по причине невостребованности – весьма непонятной – «маузер» ХСП. Который никогда не всплывет. Зорин знал, что Лужин предпочитал оружие надежное, малогабаритное. Такой же безотказный механизм, каким был сам Чистильщик.
– Но слушай, Васильич, есть же все-таки закон… – попытался возразить лейтенант.
– Нету, – тихо рявкнул Лужин. – Нет законов, брат, понял? Когда толстый дядя пишет бумажки, находясь в кольце бронированных мальчиков из бывшей «девятки» – это одно, а когда тетя Маша или Леночка-девочка-шестиклассница в темном подъезде – это совсем другое.
– Но… – попытался возразить Зорин, выкладывая остатки юношеского оптимизма и максимализма, но капитан задушил его возражение в корне:
– Или сдавай меня, как стеклотару, инспекции по личному составу, или засохни. То, что я делал, я делаю и буду делать, пока не сдох! – Чистильщик коротко рубанул ребром ладони по столешнице. Кружки подпрыгнули, доски слегка треснули, окружающие оглянулись. Чистильщик тотчас же изобразил – для нервных посетителей – лицом и руками: «Ну, бывает, что поделаешь». И сразу же повернулся к Зорину, пронизывая его взглядом, – вновь холодно-спокойный, собранный.
– Ты что, Васильич, – поежился лейтенант, – нешто ж я стучать побегу?
Лужин пожал плечами.
– Если ты, Ленчик, это и сделаешь, никто на тебя – почти – косо и не посмотрит. Я – в первую очередь. Когда-нибудь, может быть, – Чистильщик остро глянул на Зорина, – я подчеркиваю – может быть – я и поведаю тебе о некоторых своих делах и о их высшем смысле. Только боюсь, что либо мне придется вызывать для тебя неотложку, либо тебе для меня – труповозку. Вот так-то.
Коля-Бешеный был уже прилично на взводе, но все равно его тело сотрясала крупная дрожь. Он сорвал зубами – пальцы не слушались – пробку с чекушки и, даже не пытаясь налить водку в стакан, присосался к горлышку. Четыре-пять мощных глотков – и пустая бутылка полетела в угол, в груду ей подобных. Не обращая внимания на глухой звон бьющегося стекла, Николай запил обжигающую жидкость пивом – так же, из горлышка бутылки. Но напиться не удавалось. Тяжелела, наливалась свинцом голова, становились ватно-мягкими конечности, но блаженное забытье не наступало.
Последние четыре часа Николай провел как в тумане. Он не помнил, как опрометью рванул из квартиры Любки, где бродил, откуда взял деньги – занял? отнял? украл? Более или менее он начал воспринимать пространство-время, когда очутился сидящим на застеленной, с грязным бельем, кровати в своей квартире на окраине Пскова и принял первые сто грамм. Но с возвращением в реальность его стала сотрясать дрожь, из-за которой вторые сто грамм расплескались по грязному паркетному полу, и Коля решил пить из горла, дабы не переводить зазря продукт.
Выхлебав полбутылки чуть несвежего «Сенчу» даугавского производства, в изобилии стоявшего в окрестных ларьках, Николай с шумом выдохнул. Дрожь наконец-то начала оставлять его, и Коля-Бешеный вытянул из пачки «беломорину», продул, закурил. И в этот момент в дверь длинно позвонили. Коля подскочил, словно подброшенный пружиной, и замер. Горящая папироса упала на пол, точнее – на маленький половичок у кровати, Коля выудил из стенного шкафа тяжелый молоток и сделал шаг в прихожую, чувствуя вонь тлеющей тряпки. Звонок снова длинно ударил по натянутым нервам. Николай вновь застыл.
Глянул в глазок – память былых, «интеллигентских» времен. Перед дверью переминался Вова-Кабан, всегдашний собутыльник Николая. Матюгнувшись, Коля-Бешеный открыл дверь.
– Ага, ты – уже! – радостно рявкнул Вова и потянул ноздрями. – А чем это у тебя воняет?
– Ты, твою мать, еще бы дольше звонил! – заорал Николай. – Тут бы воще бы пожар случился!
– Да-а, брат, – протянул Кабан, – какой-то ты испуганный. Про Любку я уже слыхал. Не ты ее?
– Ты че, воще озвезденел? – взвизгнул Бешеный, и глаза его налились кровью. – Я тебе такое расскажу – охренеешь!
И он принялся в красках излагать сцену, увиденную им в квартире Любки, тщательно скрывая свой испуг и приписывая детали, которых и не было.