Над Питером еще царили остатки белых ночей, их жалкое охвостье, но все равно было еще очень светло, краешек солнечного диска висел над горизонтом на западе, даже не возникало нужды переключаться на ночное зрение.
Незаметно для себя Крысолов забрел из Ульянки в новые кварталы юго-запада, с непонятным для себя сарказмом хмыкнул, оглядев одинаковые коробки домов, и неспешно зашагал в сторону парка Ленина. На углу Десантников и Зорге остановился, закурил еще одну сигарету и вытащил из планшета плоскую металлическую флягу емкостью ноль семь литра. Открутил колпачок, хлебнул от души настоянной на клюкве водочки и зажмурился. Хороша!
Козырнул какому-то солдатику, пробегавшему мимо – то ли в увал, то ли уже из увала, то ли вообще «самоходчику». Какое нам, собственно, дело, не в патруле же. Периферийным зрением заметил, что солдатик испуганно оглянулся – значит, действительно в «самоходе». Удачи ему.
Все так же бодро и пружинисто, даже насвистывая что-то легкомысленное, Крысолов шагал к парку. Отфутболил с тротуара еще одну смятую пачку и улыбнулся, увидев удивленный и даже немного осуждающий взгляд пожилого мужчины с орденской планкой на потертом пиджаке. Ветеран вдруг улыбнулся в ответ, видимо, угадал в Крысолове выпускника училища.
А Крысолов радовался свободе. Те несколько недель отпуска, что он получил на обустройство личных дел, Крысолов тратил на знакомство с миром. Без опеки инструктора, дышавшего в затылок, как во время прошлогодних выездов «на практику». Даже воздух большого города казался сейчас Крысолову необычайно чистым и свежим, а вечернее небо – светлым, ясным и непривычно голубым. Хотелось летать и петь, но ни того, ни другого Крысолов не умел – крыльев не было, а на ухо наступил медведь.
Он уже объездил Псков, Новгород, Москву и теперь знакомился заново с родным городом, оставив его «на сладкое». Ленинград почти не изменился за те девять с гаком лет, что он здесь не был. Разве что стал грязнее центр, да разрослись – как им и положено – новостройки. Ближние пригороды – Петергоф, Стрельна и Красное Село – стали районами города. А так – все по-прежнему.
Перебежав перед близко идущей машиной улицу Доблести, Крысолов углубился в скудно освещенный редкими фонарями Южно-Приморский парк Победы имени Ленина или, как его называли местные жители – и Крысолов когда-то в их числе, – парк Ленина. Припомнив виденный когда-то у трамвайной остановки план расширения и улучшения парка на бронзовой доске, он не смог не отметить, что прожекты проектировщиков так и остались прожектами. Все так же росли дикие кусты у старой границы парка, тростник подступил вплотную к якорям на постаменте у округлого водоема, соединявшегося узкой заболоченной протокой с Финским заливом. На этом месте должна была появиться пристань или лодочная станция, или еще какая-то подобная водная хрень. Но – не случилось.
Пройдя до округлого искусственного пруда, в середине которого торчал маленький круглый же остров, Крысолов хмыкнул – берега водоема были все такими же глинистыми, а вода – мутной и грязной. И чутким ухом поймал посторонние звуки – смачное хаканье и глухие удары по чьему-то телу, и тонкий прерывистый плач-вой. Перейдя с неспешного шага на скользящий бесшумный бег, Крысолов обогнул пруд, ориентируясь по звукам, которые с его первоначального местоположения никто бы другой не услышал. На дальнем берегу пруда открылась до боли идиллическая картинка – четыре здоровенных лба допризывного возраста валтузили тощенького сверстника, чьи раздавленные очки валялись на примятой траве. Еще двое держали за руки и за ноги тоненькую девушку, почти девчонку, затыкая ей рот ладонью, а третий рвал с нее легкое голубое платье. Все эти подробности успел разглядеть Крысолов в сумерках, незаметно для себя совершив первичную боевую трансформацию.
– Отставить! – рявкнул он.
Парни вздрогнули и замерли. Форма сначала нагнала на них панику, но тот, что рвал с девчонки платье, оказался то ли самым хладнокровным, то ли самым глазастым.
– Шел бы ты отсюда, лейтеха, своими солдатиками командовать, – негромко проговорил он, поднимаясь с колен. – А то отцы-командиры сокрушаться будут – погиб не смертью храбрых наш лейтеха, а по дурости, – раздался все еще неуверенный регот, подбодривший парня. – Чеши.
Щелчок – и в его руке блеснул нож-выкидушка. Парень шагнул навстречу Крысолову, и тот тоже сделал шаг вперед.
– Да он, видать, Шура Матросов, – осклабился парень. – А вот амбразуры – нету. Ну, так щас устроим.
Крысолов тяжело поглядел на него.
– Брось нож, придурок, и беги отсюда, пока шанс есть, – процедил он.
– Ха, – ухмыльнулся парень, поигрывая ножом. Больше он ничего не успел сказать. Рванувшееся в стремительном выпаде тело Крысолова показалось остальным размытым, как на плохой фотографии. Удар кончиками пальцев – и предводитель гопоты рухнул на траву с разорванной трахеей. Державших девчонку словно смело взрывом, височная кость одного раскололась, мозговая ткань брызнула во все стороны.
Крысолов замер у группки, избивавшей очкарика.
– У вас все еще есть шанс, – негромко и медленно произнес он.
И те побежали. Крысолов без церемоний стянул с очкарика рубашку и накинул ее на плечи девушки. Присел рядом, запахнул рубашку, стараясь не смотреть на тело девчонки.
– Ты как? – тихо спросил он.