Фотограф Слава закончил сверкать вспышкой, и Ковалев с кряхтением поднялся со скамьи. Предстояло довольно тщательно облазить на карачках платформу и под ней пошарить на шпалах, собирая вещдоки – гильзы и прочую подозрительную мелочь. Причем сделать это весьма оперативно – через двадцать минут должна пройти электричка из Питера на Сосново, а через четырнадцать – встречная на Питер.
Ползая на четвереньках по шпалам, тихо матерясь, Ковалев вдруг почувствовал, что левая рука, на которую он в этот момент опирался, вдруг куда-то поехала, и он, потеряв равновесие, изрядно приложился скулой об рельс. Выматерившись уже в голос, Ковштев поднялся, потер запястьем горящее лицо и медленно присел. То, что покатилось у него под рукой, вызвав падение, выглядело как обычная папироса «Беломорканал». Но начинка в ней, похоже, была из твердого пластика. Он поднял ее, уже не заботясь о сохранности отпечатков, все равно, даже если они и были, он залапал, прокатившись по ней ладонью.
– Слава, – крикнул он фотографу, – ну-ка, канай на наша сторона!
Слава оперативно подбежал и мягко спрыгнул с платформы рядом с Ковалевым.
– Давай, сделай мне эту штучку в фас и в профиль, – сказал Сергей, осторожно укладывая «беломорину» так, чтобы маркировка папиросы была отчетливо видна. Слава пожал плечами, высказав молчаливое недоумение, и послушно щелкнул затвором фотоаппарата. Ковалев поднял цилиндрик и слегка призадумался. Потом легко вымахнул на платформу, услышав шум электрички, идущей из Сосново. Сел на знакомую скамейку, рядом с молоденьким сержантом Костей Максимовым, бдительно несшим вахту с автоматом наперевес у сумки с «зеленью», и снова повертел «беломорину». Потом вынул из кармана дареный швейцарский ножик, открыл самое тонкое лезвие и осторожно надрезал бумажный мундштук.
Он был далек от мысли, что курьер – а двое из убитых, несомненно, курьер и его охрана – должен был последовать печальному примеру профессора Плейшнера, следовательно, в папиросе не ампула с ядом. Распотрошив «беломорину». Ковалев извлек на свет божий пластиковый цилиндрик, длиной сантиметров семь и толщиной пять миллиметров, с завинчивающейся крышкой.
Дождавшись прохождения электрички на Сосново, Ковалев спрыгнул с платформы и зашел под навес станции, спасаясь от мороси. Осторожно отвинтил колпачок буквально обжигавшего руку цилиндрика, хмыкнул и пинцетом все из того же швейцарского ножика выудил скатанный в плотную трубочку листок кальки, развернул его. Группы цифр. Пятью столбиками, по двенадцать семизначных чисел в каждом.
– Алекс – Юстасу, – пробормотал Сергей и пожал плечами в недоумении. «При нынешних-то Интернетах, хренетах и прочей компьютеризации – и такой архаизм. Ни хрена не понимаю». Еще раз пожав плечами, Ковалев тщательно скопировал эти цифры на листок блокнота, а кальку, снова свернув в трубочку, сунул обратно в цилиндрик, завинтил крышку и приобщил к вещдокам. Лениво развалившись на скамейке под навесом и глядя на верхушки деревьев, Ковалев курил, медленно выпуская дым тонкой струйкой.
«Курьер выехал с Финбана в 17.02, – так же лениво думал Сергей, щуря глаза от дыма, который ветер задувал в лицо, – здесь электричка была в 18.22. И ехал курьер именно сюда. А что здесь такого примечательного, куда можно вести несколько десятков, а то и сотен тысяч долларов? Кроме секты я ничего не нахожу; пусть я предвзято мыслю, но места более-менее знаю. Некуда везти. И были две группы встречающих. Одна – своя, вторая – не очень. Судя по тому, что рассказали на беглом опросе свидетели, эта вторая группа приехала на той же электричке.
А почему не перехватили курьера в пути? Значит, была и третья группа, сопровождение. Ох, бля, странные игры в конспирашки. Почему группа сопровождения поехала дальше, а не вышла в Орехово? И вообще – почему такую крупную сумму везли в электричке, а не на машине, например, – на фуре с охраной? – Ковалев почесал ухо и глубоко затянулся. – Темна вода во облацех. Кстати, о воде… Нынешнее лето меня точно в гроб вгонит. То жара, что не продохнешь, то слякоть или дубак сентябрьско-октябрьского розлива. Мать его в бога и душу, опять же меня в отпуск отпустят – если, конечно, отпустят – не раньше октября.
И все-таки – а почему они поехали на электричке?»
Ковалев встал со скамейки, потянулся и бросил окурок в мятое мусорное ведро, сиротливо притулившееся в углу навеса у билетной кассы. Сейчас, хотя и чертовски клонило в сон, имело смысл ехать в отдел и послушать свидетелей, что они скажут на подробном допросе. А вот завтра можно заявиться к Рогозину и не с пустыми руками.
Чистильщик осторожно опустил раненого обратно на толстую подстилку из елового лапника, небрежно закинутую брезентовым полотнищем. Присел рядом на корточки, закурил, глядя в пламя костерка. Сейчас оставалась только ждать, пока плененный террорист придет в себя. Ждать и спокойно анализировать ситуацию, что давалось крайне нелегко. Впервые по его вине погибли ни в чем не повинные люди. И не просто посторонние, а те, кто ему доверял, кто слепо вверил ему самое дорогое – жизни и судьбы. Чистильщик скрипнул зубами.
Инстинкт заставил его ввязаться в чужой бой. И именно из-за этого погибла Оксана. Леньку, погибшего при взрыве, он спасти не смог бы, но девушка погибла именно из-за него, бездумно-механического Крысолова, из-за его проклятых инстинктов и рефлексов. Чистильщик снова скрипнул зубами, сплюнул в сторону и длинно выругался.