Я мгновенно вскочил на ноги, метнулся туда, где лежала моя одежда, и выхватил из ножен клинок. Я видел будто со стороны свою руку, которая погружала нож в тело Энджелы снова и снова, до самой рукояти, с тем остервенением, которое испытывает смертельно раненый воин, убивающий своего врага. Я услышал, как её стон превратился в хрип раненого зверя и вскоре совсем умолк.
Когда всё было кончено, я обнял любимую и уснул рядом. Сколько времени я пробыл в забытье — не знаю. Может быть, пару часов, может, больше суток. Когда я очнулся, по-прежнему была ночь. Энджела лежала рядом, похожая на ангела — нагая и беззащитная, а луна сквозь открытое окно серебрила её кожу. Ничего в моей любимой не напоминало о тех метаморфозах, которые произошли с её телом в порыве звериной страсти. Только кровь, очень много крови.
Я решил оставить тело Энджелы в лесу. Я отнёс его в низину, спрятал среди густых кустарников и забросал хворостом, надеясь вернуться позже и похоронить её достойно, по-людски.
*****
Сложно описать словами, что творилось тогда в моей голове и в сердце. Лучше бы моё тело извивалось в агонии на костре или дёргалось на виселице, чем ад этих душевных терзаний! В тот момент я думал, что быть повешенным и станцевать прощальную джигу с верёвкой на шее на городской площади — самый лёгкий и достойный финал моей никчемной жизни. Мне хотелось поступить по-мужски: принять неизбежность наказания, смиренно войти в дом своего друга и признаться во всём. Я понимал, что нет мне прощения, поэтому жаждал покаяться, взойти на эшафот и молча встретить смерть. Но я не смог. Я испугался позора и боли.
Я поступил как жалкий трус, как самый последний негодяй. Я бежал в другую страну, изменил имя… Мне хотелось навсегда забыть своё прошлое и стать другим человеком. Я много и усердно молился Богу в надежде, что Он простит меня, убеждал себя, что убил не Энджелу — не человека, а демона, а значит, совершил богоугодное дело.
Я стал часто посещать храм и слушать проповеди. Не пропускал ни одной казни на городской площади, тщетно надеясь притупить собственную боль созерцанием чужих мучений. На мои странные, по меркам обычного горожанина, привычки обратили внимание в Священной конгрегации, и однажды сам председатель Верховного суда вызвал меня для беседы с глазу на глаз. Моя настойчивость в молитвах и интерес к суду над еретиками были восприняты служителями церкви как искреннее желание очистить мир от еретической скверны. Так я оказался в рядах несущих Свет, став сначала помощником одного из местных инквизиторов, а затем — правой рукой главного инквизитора нашего города.
Со временем, городок Тристис стал для меня второй родиной. Я проявил себя верным слугой Господа и надёжным членом Священной конгрегации. Среди агентов Инквизиториума хватало и хитрых ищеек, и безжалостных палачей. Я же своё звание заслужил верой, упорством, соблюдением законов и правил. Дела мои пошли в гору. Я пользовался уважением Мастеров, городские простолюдины побаивались меня, а богачи и знать относились с определённой долей почтения.
Однако, чем лучше шли мои дела, тем острее я чувствовал себя здесь самозванцем, тем сильнее тяготило меня моё прошлое. Жил я уединённо, поэтому никто не видел, как иногда я топил свою тоску на дне бутылки крепкого эля или в объятиях какой-нибудь продажной девки.
По долгу службы, моему наставнику Мастеру Сейберу часто приходилось посещать небольшие церковные приходы и монастыри на окраинах Провинции. Сначала я сопровождал его в качестве помощника и телохранителя, а затем Мастер Сейбер стал отправлять меня одного в отдалённые приходы (особенно, если дело было не слишком важным и хлопотным). В одной из таких поездок я познакомился с человеком по прозвищу Чистильщик.
*****
Аббатство Сен-Иллюм, которое мне предстояло посетить, находилось возле маленького городка Сах-Дере на самом краю Провинции. Я приехал сюда только к вечеру. Встречу с аббатом назначили на утро следующего дня. Я решил не возвращаться в город, а остаться на ночлег в монастыре. В трапезной для меня приготовили простой, но вкусный и сытный ужин, а также любезно предоставили комнату гостевом доме аббатства. Туда меня проводил один из монахов.
Пока мы шли по извилистым дорожкам монастырского двора, завязалась беседа. Старика звали Ренар, оказалось, он был каноником, а не монахом, служил при библиотеке, изредка выполняя разные поручения аббата Гайла.
Ренар отвёл меня в гостевую комнату и собрался уже уходить, но я его остановил. Этим вечером мне было особенно тревожно и хотелось с кем-то поговорить. Мы философствовали, спорили, обсуждали самые разные темы до поздней ночи, а утром я отправился на встречу с аббатом, оттуда — сразу в Тристис, не успев попрощаться со своим новым знакомым.