— Выяснить это — наша работа.
На прощание Еннервайн традиционным жестом вручил свидетелю свою визитку и подошел было к двери, но вдруг обернулся и сказал, будто Коломбо:
— Ох, у меня возник еще один вопрос, господин Шмидингер.
— Пожалуйста, спрашивайте.
— Вы сказали, что занимаетесь освещением. А вы, случайно, не меняли его после того, как случилась вся эта история?
— Да, когда я увидел, что творится, то выключил освещение сцены и включил свет в зале. Я поступил неправильно?
— Нет-нет, господин Шмидингер, вы все сделали верно, даже не сомневайтесь. Но не могли бы вы включить все точно таким же образом, как это было на концерте? Сделайте это прямо сейчас. Можете?
— Конечно.
Рабочий по зданию прошел за кулисы и встал за пульт управления светом, а Еннервайн поднялся на сцену. В зале стало темно, прилежные «сборщики риса» пропали из виду, а через мгновение перед глазами гаупткомиссара вспыхнула добрая дюжина тысячеваттных прожекторов. Его едва не отбросило назад лавиной света. Инстинктивно прикрыв глаза рукой, чтобы не ослепнуть, руководитель следственной бригады вскоре убедился: с этой точки в зрительном зале и в самом деле ничего не разглядеть. Что и требовалось доказать. Однако выход Губертуса Еннервайна из полутьмы на яркий свет сразу же привлек внимание коллег. Гаупткомиссар стоял посреди сцены в картинной позе, драматически приложив руку к глазам, как будто бы собирался сказать: «Дайте же народу свободу мысли, господа!» — или как минимум: «Ваше сиятельство, лошади оседланы!» Несколько заядлых шутников, находящихся в зрительном зале, разразились аплодисментами.
— Благодарю вас, господин Шмидингер, достаточно. Можете снова выключать прожекторы.
— Блестящий выход, Еннервайн! Вы с успехом могли бы сыграть гаупткомиссара в детективном телесериале, — ехидно заметил человек с сильно оттопыренными ушами, державший в руках несколько крошечных пакетиков. Это был Ханс-Йохен Беккер, самая чутьистая ищейка из оперативной бригады экспертов-криминалистов.
— Спасибо, Беккер. При случае я обязательно пошлю резюме режиссеру «Места преступления». Может быть, для вас там тоже найдется какая-нибудь работенка. Например, младшим помощником осветителя.
Мужчины сердечно поприветствовали друг друга. Они пересекались по нескольким делам, и каждый из них знал, что может доверять другому.
— Вы закончили работу в партере? — спросил Еннервайн.
— Можно сказать, да. Точные результаты исследований будут через несколько часов.
— А как насчет балкона? Собираетесь его осматривать?
— Разумеется. Мы осмотрим все, в том числе и балкон.
Коллеги дружно задрали головы.
— Судя по вашему виду, Еннервайн, у вас уже есть версия.
— С чего вы так решили?
— Задумчивое выражение лица. Перебираете альтернативы… Исключаете возможности… Вычисляете траекторию падения…
Еннервайн засмеялся:
— Нет уж, вычислением траекторий я не занимаюсь. Не выполнять же мне вашу работу за вас. Но по большому счету вы правы.
Гаупткомиссар еще раз оглядел ту точку балконного парапета, у которой стоял некоторое время назад, мысленно проводя пунктирную линию вниз, до места обнаружения тел.
— Вон оттуда вполне можно спрыгнуть в зал, — задумчиво произнес он, очерчивая указательным пальцем воображаемую дугу.
— На то и балкон. С него всегда можно спрыгнуть.
— Я имею в виду, спрыгнуть так, чтобы приземлиться именно там, где были найдены жертвы.
— Значит, в настоящий момент вас все-таки интересует траектория полета. Игрек в квадрате равняется два пи икс…
— Прекратите, Беккер! Не хочу этого слышать! Вы замедляете ход расследования!
— У вас что, такие нелады с математикой? Хорошо, мы проверим вашу теорию своими силами и не будем грузить вас лишними цифрами. Для этого нам придется поработать в ночную смену. А завтра утром…
— …вы сообщите мне точные данные, я знаю.
Еннервайн вышел в фойе. Там стояла семейная пара среднего возраста, одетая как попугаи: муж — в бирюзовый вельветовый костюм и алый галстук, жена — в фиолетовый ансамбль из блестящей ткани. В таком одеянии дама чем-то напоминала растоптанную сливу.
— Идите к нам, шеф, — позвала Николь Шваттке. — Эти люди хотят говорить только с вами, и ни с кем больше.
Еннервайн подошел поближе к попугаистой паре.
— Так, в чем дело? Моя коллега могла бы с тем же успехом…
— Мы сидели в пятом ряду, места четырнадцать, пятнадцать, — жизнерадостно затрещала слива, чем-то напоминая Еннервайну его школьную учительницу английского.