— Значит, на показания свидетельницы сорок один дробь ноль три нельзя полагаться, — подытожила Николь Шваттке.
— Не бывает таких свидетельских показаний, на которые можно было бы полагаться со стопроцентной уверенностью, — заявила Мария Шмальфус. — Однако в данном случае нам повезло. В ближайшее время мы получим тысячи свидетельских показаний и соберем их воедино. Редкая возможность приблизиться к правде на основе статистики! Если какое-либо наблюдение фигурирует только однажды, его не стоит брать в расчет, но если будет многократно повторяться…
— Посмотрим, — перебил Еннервайн, у которого статистические выкладки всегда вызывали смутное омерзение. — Ну что, кто-нибудь из вас нашел еще хоть одного свидетеля, видевшего драку в партере концертного зала?
Присутствующие покачали головами, готовые окончательно отмести версию драки. Однако психолога Шмальфус это только раззадорило, и она сделала у себя в блокноте какую-то пометку. Людвиг Штенгеле, сидевший рядом с Марией, покосился в ее записи и прочитал: «Эффект Козловского — Ламарка». И переписал для себя это словосочетание — только ради куража.
— Сообщаю для того, чтобы все присутствующие были в курсе, — продолжал Еннервайн. — Установлена личность одного из погибших — того, кто лежал сверху. Это Евгений Либшер, капельдинер культурного центра. В его обязанности входило закрывать двери после начала концерта. Отношения с коллегами у него были неважными. Родственников нет. О другой жертве мы пока ничего не знаем. Абсолютно ничего. У погибшего молодого человека не было при себе никаких документов, найдены лишь банкнота в сто евро и один билет на концерт.
— Обратите внимание: только один билет! Именно эту тему я и хотела бы развить, — взяла слово Николь Шваттке. В свои двадцать три года она была самой молодой в следственной группе, и лишь в ее жилах не текло ни капли баварской крови. Николь переехала из Вестфалии в предальпийский регион только в прошлом году, и коллеги немножко дразнили ее происхождением, максимально педалируя «прусское», то есть подчеркнуто нездешнее звучание фамилии.
Шваттке перелистала свои записи.
— Несколько зрителей видели — то есть утверждают, что видели, — будто вторая жертва, то есть мужчина, опоздавший к началу концерта, вошел в зал не один. Его сопровождали капельдинер и какая-то женщина. Опоздавший подошел к своему ряду и стал пробираться на пустующее место, но его спутница за ним не поспешила. По описаниям, данным разными людьми, она весьма невысокого роста. Одета была в черное вечернее платье до колен.
— Гардеробщица должна была заметить ее в тот момент, когда она выходила из зала, — сказал Хёлльайзен.
— Да, так и случилось. — Шваттке снова поворошила бумаги. — Гардеробщица Анна Пробст допускает, что кроссворды могли отвлечь ее внимание, тем не менее выход из зала находился у нее прямо перед глазами. Вот ее рассказ. Концерт начался, Либшер, как всегда, слоняется по фойе, мечтая дать нагоняй опоздавшим. Тут входит некая парочка. У дамы поверх платья надета канареечно-желтая ветровка, «чистая синтетика», по словам госпожи Пробст. Женщина сдает в гардероб верхнюю одежду, а у мужчины ее не оказалось. «Если кто-то пришел без верхней одежды, я вообще не обращаю на него внимания», — говорит госпожа Пробст.
— Профессиональная деформация, — вставила психолог Шмальфус.
— На следующем этапе Либшер заводит опоздавших в зал, затем снова выходит оттуда. Через короткое время хозяйка «чистой синтетики» тоже выходит в фойе и вскоре покидает здание культурного центра.
— Значит, об этом свидетельница помнит?
— Я тоже задала ей такой вопрос. Так вот, Анна Пробст обратила на это внимание лишь потому, что зрительница ушла без своей ветровки. Для театральных гардеробщиков посетители — это не люди, а куртки, ветровки, лоденовые пальто и дождевики. Ходячая верхняя одежда, иными словами.
— А в чем состоит профессиональная деформация личности у нас? — спросил Штенгеле. — Что для нас люди?
— Ходячие преступления, — не моргнув глазом ответил Еннервайн.
— Можно, я вернусь к теме? Далее начинается неразбериха, во время которой гардеробщица не покидала своего рабочего места. А теперь…
Шваттке сделала долгую театральную паузу, срежиссировав ее довольно удачно. Слышно было лишь звяканье ложечки, которой Мария Шмальфус все еще размешивала свой кофе.
— И наконец, Анна Пробст говорит, что вскоре после того как началась суматоха, невысокая женщина вернулась и потребовала свою ветровку. Гардеробщица отдала ее. Вот и все показания. К сожалению, точного описания внешности той загадочной персоны в них нет.