— Бог ты мой! — вдруг вскинулся Еннервайн. — В газету!.. Вы посмотрите на часы! Уже пять минут восьмого! У нас ведь пресс-конференция!
Коллеги дружно вскочили. Эффективность размышлений в последние минуты совещания уже снизилась, в комнате было душно — казалось, воздух ушел на выдувание бесконечных мыльных пузырей сомнительных версий.
— Значит, все на пресс-конференцию! — объявил Еннервайн. — Поскольку у нас нет никакой определенности, предлагаю обходить молчанием все имеющее отношение к чердаку. На двенадцатиметровой высоте над зрительным залом начинаются чистые разглагольствования, поэтому давайте оставаться на твердой почве фактов. Чутье подсказывает мне: мы еще не знаем каких-то важных деталей. И до тех пор, пока все не выяснится, не стоит давать общественности пищи для лишних пересудов.
— Я тоже так считаю, — кивнул Штенгеле. — Пока нет четкой картины произошедшего там, наверху, будем лучше говорить о… Итак, о чем, собственно, мы будем говорить?
— Главное, не выдвигать никаких версий, — четко сказал Еннервайн, распахивая дверь совещательной комнаты. — Уж лучше в завтрашних газетах увидеть заголовки из серии «Полиция бродит в потемках», чем на следующей неделе прочитать: «Все силы полиции были брошены на отработку ошибочной версии!» Подтверждаем только неоспоримые факты, ясно?
— Но много ли их у нас, этих фактов? Все, что нам известно, — это личности жертв, а также то, что один задавил другого, — возразила Мария. — Согласитесь, негусто!
— В моей практике случались дела, когда фактов на первых порах было еще меньше. То есть, можно сказать, совсем никаких. И тем не менее я как-то сумел продержаться на пресс-конференции целых полчаса.
Не добившись от представителей следствия внятных версий, представители прессы напридумывали кучу своих. Утром следующего дня по палисадникам были разбросаны первые газеты. «В концертном зале чудом предотвращена катастрофа!» — вот такие были заголовки, ну и, конечно же, не обошлось без того самого, коронного: «Полиция бродит в потемках». Еннервайн, который проглядывал местную газету за завтраком, стоя за высоким столиком кафе, не мог удержаться от улыбки, хотя обычно с утра он был хмурым и никогда не улыбался. Он разрезал пополам баварскую булочку. Оказывается, одинокий пожилой человек своим полетом с балкона «положил преждевременный конец не только молодой жизни, но и прекрасному концерту», а «некомпетентные и нудные полицейские», как окрестили команду Еннервайна журналисты, «не могут дать ответа ни на один насущный вопрос». Скорее всего в ближайшее воскресенье пианистка повторит выступление.
На первой полосе газеты красовалось фото, сделанное тем самым фотографом, который вчера требовал назад свой фотоаппарат. Это был поистине эффектный кадр, неудержимо притягивающий взгляд. На первом плане находился мужчина, молодой мужчина с черным прямоугольником на глазах, делавшим его лицо неузнаваемым. Но главным в композиции было не лицо, а окровавленные руки. Герой снимка держал их так высоко, как будто бы благодарил судьбу за спасение. Это подтверждал и заголовок соответствующей статьи, набранный гигантскими буквами: «УЦЕЛЕЛ!» И далее, шрифтом помельче, сообщалось: «Одной из жертв как раз оказывают помощь сотрудники местной санитарной колонны». Никто из завтракающих за многочисленными столиками курортного кафе не знал человека с фотографии, и лишь где-то на неведомой Еннервайну крыше, на плоской крыше виллы, на террасе плоской крыши виллы главного врача, сидела слегка рассеянная дама в дизайнерских брюках, пробормотавшая нечто вроде: «Шивельфёрде». Одно вынужден был признать Еннервайн: это был отличный, высокохудожественный стоп-кадр. Полицейский вонзил зубы в булочку и закрыл газету. «Все, что можно, я увидел», — подумал он. Но это было не так. Гаупткомиссар не заметил на фото низенькой женщины, стоявшей далеко за спиной «спасенного». Она нетерпеливо протягивала руки через стойку гардероба в ожидании своей одежды. Руководитель следственной бригады не обратил внимания на эту персону лишь потому, что на ней не было канареечно-желтой ветровки.
27
Карл Свобода появился на кухне Гразеггеров первым. Как и многие другие представители вида «гомо криминалис», он был убежденным жаворонком. Фриц Харманн никогда не вставал позже шести утра, Буч Кэссиди с удовольствием отправлялся на очередной разбой вскоре после полуночи, Рене Кадиллак перерезал глотки своим жертвам преимущественно на рассвете. Свобода наварил полный кофейник кофе, налил себе чашку, сел за кухонный стол и сделал совсем маленький глоток. Затем встал, осторожно надел кухонные перчатки и протер столешницу влажным полотенцем. Потом вымыл кофейную посуду, не забыв ополоснуть саму бутылку с моющим средством, после чего вытер слив раковины тряпкой, почистил ту конфорку плиты, на которую ставил кофейник, и протер все краники и кнопки, к которым прикасался.