– Значит, ты совершенно права: бегаю. И когда я приеду в Уорбек, я хочу каким-то образом с ним объясниться. Я не могу так больше… Не могу. Если я ему не нужна, пусть так и скажет, а не пытается пойти на попятную, просто избегая меня. И кстати, хотела бы я знать: какого черта я ему не нужна?
Леди Камилла встала; фигура у этой молодой женщины была великолепная. Мать посмотрела на нее оценивающим, трезвым взглядом.
– Возможно, потому, что ему нужен кто-то другой, – заметила она. – Но тебе лучше поехать в Уорбек и, как ты выразилась, каким-то образом это выяснить.
Миссис Карстерс говорила по трансатлантической телефонной линии с Вашингтоном. Ее голос лился в телефонную трубку стремительным потоком слов, между которыми оставались лишь очень короткие промежутки для ответа. Она словно хотела получить наибольшую возможную стоимость в словах за свой трехминутный звонок.
– Чудесно слышать твой голос, дорогой, – говорила она. – Ты не слишком устал на работе? …А ты точно хорошо ешь? …О, конечно, дорогой, я знаю, но тебе нужно быть поосторожнее с пищеварением… Пообещай мне, что не станешь переутомляться, хорошо? …Знаешь, мне на самом деле следовало бы быть там и заботиться о тебе… Да, дорогой, я знаю, и в конце концов я ведь тоже вношу свой маленький вклад – я тут, на посту, пока тебя нет. Я ведь писала тебе, что еду в Уорбек на Рождество? … О да, канцлер будет там, глупый напыщенный старик… Ну, может, мне и не стоило, но ты ведь знаешь, что он такой и есть. Я просто бешусь от мысли о том, что он стоит у тебя на дороге, когда всем известно… Нет, дорогой, конечно, не стану. Я буду с ним очень вежлива. Я думаю, сейчас он уже понимает, скольким он тебе обязан… Дорогой, ты слишком уж скромен. Если бы ты только знал, как я тобой горжусь. Во вторник я встречалась с премьер-министром, и то, что он о тебе говорил, доставило мне такую радость… Дорогой, это так мило с твоей стороны. Конечно же, я бы все что угодно сделала, чтобы тебе помочь, но маленькая слабая женщина может так мало… Да, я еду в Уорбек завтра. Приятно будет снова там побывать. Мне только жаль, что тебя не будет со мной… Алан, дорогой, не говори ерунды! Разумеется, твое присутствие было бы уместно где угодно! Разве ты не осознаешь, что ты теперь великий человек? Да я просто купаться буду в лучах твоей славы… О, нет, это будет не прием – просто небольшая семейная встреча… Да, боюсь, Роберт будет там… Знаю, дорогой, он отвратителен, но ничего не поделаешь. Жаль, он ведь был таким хорошим мальчиком… Но, дорогой, ты ведь не думаешь, что эта его Лига является чем-то опасным? …Нет, нет, конечно же, нельзя обсуждать это по телефону, но я поняла намек, и обещаю, что буду очень осторожна… Да, дорогой, можешь на меня положиться, я сделаю все, что смогу. Я ведь всегда так и делаю, правда? …О, Алан, дорогой мой, если бы ты знал, как я тобой горжусь. Вчера в «Дейли Трампет» о тебе вышла чудесная статья на главной странице. Как же я смеялась! Как подумаешь, что раньше «Дейли Трампет»… – И так далее, и так далее в том же духе.
В длинной мрачной комнате на верхнем этаже неиспользуемого склада в южном Лондоне Роберт Уорбек подводил к концу ежемесячное собрание руководителей секций Лиги Свободы и Справедливости. Это был высокий, красивый молодой мужчина с рыжевато-коричневыми волосами и застывшим взглядом фанатика в серых, слегка навыкате глазах. В течение последнего получаса он обращался примерно к дюжине мужчин, которые представляли собой смесь всех типажей и классов. Всем им было не больше тридцати пяти лет. Помимо полной сосредоточенности, с которой они ловили каждое слово своего лидера, их объединяла еще одна общая черта: одежда. Подобно Роберту, они были одеты в серые фланелевые брюки и темно-красные пуловеры, слева украшенные вышитым белым клинком.
– На сегодня всё, джентльмены. Вас должным образом известят о дате следующей встречи. Вы свободны.
Все поднялись со стульев, минуту постояли по стойке «смирно» и отдали сложный салют, на который Роберт с серьезным видом ответил. За этим последовала минута разрядки. Отойдя вглубь комнаты, все стянули с себя пуловеры и отдали их одному участнику группы; оставшись в рубашках, они гурьбой вышли, чтобы внизу надеть жилеты и пиджаки – признаки штатской жизни.
Уорбек остался наедине с мужчиной, которому все отдали свои пуловеры. Он молча смотрел, как тот церемонно складывает их и убирает в большой шкаф, занимавший всю длинную стену комнаты. Потом он устало потянулся, снял свой пуловер и протянул его своему помощнику, чтобы тот убрал его в особое запирающееся на замок отделение.