Уже возле моего дома Глотов, пока я прятался за тумбой объявлений, купил три «Оболони» в соседнем ларьке. Пить ее мы пока не стали, потому что неясно было, как сложатся дела в ближайшее время, как перенесет уготованное испытание моя жена, и соблаговолят ли вообще открыться Двери в теплый и подлый мир, который отныне мне очень многим обязан. А еще Пашка купил мне несколько пачек чипсов, которые я с жадностью схрустел, разрывая пакеты один за другим. От чипсов стало легче, даже теплее.
Мы вошли в мой подъезд, постояли недолго, убеждаясь, что никого на лестнице вверху нет, и поднялись на четвертый этаж.
На звонок нажал Глотов: я бы не достал до кнопки, да и не было сил вот так вот взять и заявить жене о своем существовании при полном отсутствии прежнего тела. Вдобавок мне от чего-то стало плохо: внутри забулькало, запыхтело, и меня стала раздувать неведомая сила. Наверное, это было от страха или чипсов, которых я слопал три пачки.
Павел позвонил второй раз.
– Иду, иду, – послышался голос Зины, следом звон посуды и быстрые шаги.
– Бежим! – крикнул я и вцепился в рукав Пашиной куртки. – Умоляю! А то лопну сейчас! – взмолился я и бросился по лестнице вниз.
– Хулиганы! – возмутилась сверху моя жена и захлопнула дверь.
Мы выбежали из подъезда, и там Глотов призвал меня к ответу:
– Ты чего, Серега? Совсем сдрейфил? – он слегка потрепал меня за плечо. – Пойдем. Надо Зинке сдаваться. Надо! Нет другого выхода. Уж доверься – все беру на себя.
– Плохо мне, Паш. Дует чего-то. Из нутрии дует, – я почувствовал, как странные процессы в чужеродном теле пошли быстрее. В животе зашипело, надулись щеки, ноги и все шесть пальцев на руках.
– И правду, ты опух чего-то, – Павел настороженно оглядел меня. – Очень опух.
– Держи, Пашка! – внезапно я ощутил, что земная гравитация больше не действует на мое чужеродное тело. – Ой, держи! – заорал я, взлетая воздушным шариком над растерявшимся Глотовым.
Он среагировал слишком поздно. В прыжке схватил меня за брючину, сдергивая еле державшиеся брюки. Я дважды перевернулся, выронил букет гвоздик, и продолжил полет, которым теперь управлял ветер. Меня понесло на пятиэтажку, откуда мы только что выскочили. На всех языках вселенной сердце в груди бешено выстукивало «SOS». В желудке трещало и хрустело, будто полчище мышей разбиралось там с вагоном чипсов. На девятой или десятой секунде полета я стукнулся головой об водосточную трубу. От удара потерял шапку и крепко стрельнул ушами. Меня снова развернуло. Теперь я поднимался вертикально. Брюки черным шлейфом болтались ниже ботинок, ночной морозец ледяными зубами ел голые ноги и привыкшую к теплу задницу.
На уровне третьего этажа я понял, что лечу точно к своей родной лоджии, стекло в которой сейчас было сдвинуто, и виделись там два тусклых огонька сигарет. Пожалуй, это был шанс, единственный шанс хоть как-то зацепиться за некогда близкий мне мир. Высунув из рукава трехпалую клешню, я попытался схватить прутья ограждения – они предательски выскользнули. Но к счастью пришли на помощь бельевые веревки, натянутые вдоль нашей лоджии, на миг я запутался в них и успел схватиться за окостеневший на морозе Зинкин халат. Крепко держась за хрустящую ткань, я всплыл к отодвинутому стеклу, откуда сладко несло табачным дымом и теплом. Тут же увидел свою двоюродную сестру с тещей, стоявших ко мне вполоборота.
– Лидия Петровна! – негромко позвал я. – Стекло еще чуточку отодвиньте, – в этот момент одна из прищепок на Зинкином халате отскочила, и я поднялся выше, так, что зубы мои встретились с бетонным углом пятого этажа, а голые ноги со всем остальным оказались ровно против изумленного лица Лидии Петровны.
Она взвизгнула совершенно дурным голосом и запричитала что-то из Библии.
– Это я, зятек! Умоляю! Замерз слишком, – крикнул я, стараясь втиснуть обнаженную часть тела на лоджию.
– Зин! Это свои! Свои пришли! – заорал снизу Пашка.
– Зинка! – раздался похожий на сирену голос двоюродной сестры. – Скорее сюда! К тебе тут педерасты зеленые лезут! Ах ты гадина! Гадина такая! – она схватила что-то тяжелое и принялась молотить меня по ногам и другим частям тела, приговаривая: – Маньяк! Извращенец балконный!
– Дорогие мои, сжальтесь! – стонал я, все еще пытаясь пробиться к заветному теплу домашнего очага, но чья-то злая сила толкнула меня прочь, и я полетел, поднимаясь выше над пятиэтажкой, в сторону стадиона и парка.
Более получаса Пашка предано бежал за мной, удивляя редких прохожих возгласами:
– Серега, не улетай! Держись! Держись, друг!
Некоторые принимали его за полоумного, другие поднимали взгляды к ночному небу и восхищенно восклицали:
– О! Смотрите! Смотрите! Чебурашка без штанов летит!
Возле парка гравитация снова начала обретать надо мной желанную власть, и я полетел ниже, цепляясь ремнем за верхушки деревьев. Потом, потяжелев от инея, насыпавшегося в брюки, опустился еще метров на пять. Вскоре Павел изловчился поймать меня за штанину и поволок к новостройкам нашего микрорайона – я слишком замерз, чтобы осилить обратный путь домой.
В одном из подъездов Глотов, устроившись возле батареи отопления, постарался привести меня в более сносный вид и, пока я грелся, вскрыл бутылку пива.
– Не могу я больше, – оправдался он, понимая опасения, завихрившиеся в моей голове. – Сил уже нет, и нервы сдают.
– Ты только «поехали» не говори, – я теснее прижался к батарее, глядя, как волшебный напиток пенится под запотевшим стеклом.
– Не скажу… сейчас, – он со вкусом отпил и вытер губы. – Но, придет время, очень даже скажу. Нужно только к этому времени подготовиться. Ведь должны же мы вернуть украденное – твой настоящий облик!
– Да, Паш… – я взял бутылку из его рук неловкой клешней и тоже глотнул из горлышка. – Только я не представляю, как это сделать. Где искать Крюбрама? И возможно ли теперь что-то изменить вообще?
– А пойдем ко мне, – предложил Глотов. – У меня можно поэкспериментировать с Дверью и лучше подготовиться к нашей вылазке.
– Не, друг. Нужно сначала вернуться к Зинке. Хоть она и стерва, но поймет все и в беде не оставит. Нужно… тем более у нее сегодня День рожденья.
Отгремели, рассыпались разноцветными искрами и растаяли фейерверки – старый Новый год народ все же праздновал. И была кому-то радость, кому-то исполнение желаний, кому-то холод, печаль и угрюмые мысли.
В скверном настроении мы одолели путь от новостроек до центральных кварталов микрорайона. Был уже первый час ночи, когда Глотов завел меня, дрожащего словно в приступе эпилепсии, в подъезд, растер заботливо шарфом лицо и руки, и мы поднялись на четвертый этаж.
Звонок у двери моей квартиры снова нажал Пашка. Слушая приближающиеся шаги, я спрятался за его спиной.
Зинка дверь открыла не сразу: посмотрела в глазок, повозилась с неисправным замком, потом выглянула и сказала:
– Чего тебе Глотов? Время знаешь сколько или совсем глаза залил?
– Зин, ты это… только не серчай, – Павел, переминаясь с ноги на ногу, улыбнулся со всей возможной дружелюбностью. – Не серчай и не бойся. Хорошо? Я тут твоего привел, – он поймал меня за воротник и вытащил на всеобщее обозрение.
– Моего?! – она застыла, открыв рот и хлопая накрашенными ресницами. – Ты рехнулся вконец! Я по Африке не гуляла даже во сне!
– Да твой это! Твой! – продолжил убеждать Пашка. – Ты на внешность не смотри. Душа-то родная. Вот забирай, пожалуйста. А лучше нас двоих на кухню чайком горячим отпаивать.