– Глотов! Ты с ума сошел! – Зинка в сердцах топнула ногой. – Не надо мне негритят! Да еще таких уродов! У него что скарлатина? Чего он в зеленке? Чего он таращится на меня, как идиот?!
– Ну что там у вас? – раздался из-за ее спины до жути знакомый голос, через мгновенье я увидел самого себя в махровом халате и с очень странной, ехидной улыбкой на лице.
– Сережа… – только и смог выговорить Глотов.
Пакет с пивом едва не выскользнул из его рук. Я почувствовал, как мой друг теряет равновесие.
– Ты, Пашшша, в такое время сюда больше не захаживай. Не надо, – как-то недобро произнес субъект в махровом халате. – И вообще не надо. Я человек семейный и мне лишних проблем не хочется.
Зинка расплылась в сладкой улыбке, с восторгом посмотрела на второго «меня» и чмокнула в щеку.
– Паш, идем отсюда! Идем! – поняв все, я взял Глотова за рукав и настойчиво потянул за собой.
Он почти не сопротивлялся, переставлял ноги по ступенькам и бессвязно бормотал:
– Ты, Пашшш… Я, Сережжж…
– Паша, друг мой! – сказал я, когда мы опустились на первый этаж. – Сядь! Вот сюда сядь! – я подвинул к нему ящик, стоявший в углу. – Послушай внимательно: тот, который с Зинкой, он – не я. Понимаешь?
– Понимаю, – Пашка кивнул и зашуршал полиэтиленом, извлекая бутылку «Оболони».
– Слушай дальше: я – настоящий Сергей Томин. Самый настоящий. А тот, что с Зинкой – это сам Крюбрам или кто-то из его подлейших соратников.
После этих слов Павел внимательно посмотрел на меня и взгляд его прояснился.
– Точно! – через секунду воскликнул он. – Это Крюбрам! Я его подлую сущность нутром чую. Ведь не мог настоящий Сереж Томин сказать мне такое!
– Настоящий Томин никогда не выставит друга за дверь. И не будет перед Зинкой выпендриваться, – произнес я с достоинством и положил ему клешню на плечо.
– Что ж делать теперь, Серж?! У меня это в мозгах никак не укладывается! Выходит, Крюбрам забрал не только твое тело, но еще и жену, квартиру, твое положение. Завтра он пойдет на работу вместо тебя.
– А в четверг у него будет зарплата… В субботу он поведет Зинку в кино. Господи, она целует его так, как меня не целовала никогда! – от этой мысли стало особо больно и тошно.
– Но как он мог попасть сюда, в наш мир?! Да, сумка с «Оболонью» у них осталась, – вспомнил Глотов. – Только откуда им известен секрет Двери?! И как он нашел твою квартиру?!
– Вероятно, часть моей памяти осталось в том теле, – предположил я, понимая, что это немногое объясняет. Было слишком много вопросов, от которых кружилась, ныла голова, вопросов, на которые не было ответа.
Мы просидели часа полтора, глядя, как за дверью подъезда падает снег, и размышляя с жаром над ситуацией, из которой не было никакого разумного выхода. От мыслей, что отвратительный субъект, завладевший моим телом, лежит в постели с Зинкой, меня посещали приступы отчаянной злобы. Я сигнал безобразные трехпалые клешни и скреб ими стену, потом ругался, рылся в карманах, перекладывая с места на место красивые и бесполезные «бусы», взятые на память о чужом мире. Звенел ключами от собственной квартиры – теперь тоже ненужными, дразнящими до дурноты, словно память о любимом человеке, которого не увидишь больше никогда.
Потом в моей больной голове возникла опасная затея. Я крепко сжал связку ключей и сказал:
– Идем. Только тихо.
Мы поднялись на четвертый этаж.
Я прислушался, выждал несколько минут и почти беззвучно открыл дверь.
Первое что бросилось в глаза при мерцающем огоньке зажигалки – это дорогое мужское пальто, висевшее над Зинкиной дубленкой в прихожей. У меня никогда не было такого пальто. Я кивнул Пашке и крадучись двинулся дальше.
Ночник над журнальным столиком мазал желтым тусклым светом стены спальни. На кровати, согнувшись, лежала моя жена, обнимая во сне ненавистного лже-Томина. Хотелось прямо сейчас броситься на него, вцепиться клешнями в горло и душить, пока не станет он тщедушным и зеленым, дрожащим от холода, страха, никчемным существом. Я с трудом подавил этот справедливый и могучий позыв, ожидая, пока Глотов обследует карманы чужого пальто и, возможно, найдет то, что способно меня спасти.
– Есть! – наконец прошептал он и на цыпочках подошел ко мне, протягивая устройство, похожее на крошечную дрель.
Рукоять удобно легла в клешню, через миг я ощутил неприятное покалывание в позвоночнике, и прибор ожил, мигнув красным глазком.
– Буди его! – попросил я Глотова. – Не могу во сне. Хочу видеть его рожу.
– Сам, – Павел качнул головой и попятился.
Я раздумывал с минуту. Было боязно. Ведь кто знает, как работают инопланетные чудеса. Слишком велик риск, что наша затея пойдет не так, и зыбкие надежды провалятся к чертовой матери.
– Сукин пес! – прошептал я и приблизил свободную клешню к лицу лже-Томина. – Эй, вставай! – я сунул ему палец в ноздрю, резко дернул на себя.
Он вскочил с шальным воплем. Свалился на пол, бегая взглядом между двух фигур, застывших в полумраке.
Пашка нащупал кнопку на стене и включил свет.
– Как спалось, мудрейший Крюбрам? – поинтересовался я, направляя на него острие «дрели» и опасаясь реакции Зинки, которая тоже проснулась – в глазах ее мерцал льдистый колючий ужас, рот беззвучно открывался и закрывался, за неимением подходящих слов.
– Все, спектакль окончен! Вернем вам настоящее лицо! – я нажал выступ на неведомом оружии и фиолетовая молния с визгом вонзилась в лже-Томина. И тут же по мне побежали синие электрические змейки. В глазах потемнело, отблески люстры казались кроваво-красными. Откуда-то издалека доносился срывающийся крик моей жены.
– Земляяя… Дурачье безухое! – прошипел Крюбрам, отступая к двери на кухню. – Нужно вас расчленить! Продать фрингам!
Я уже начал приходить в себя и теперь отчетливо видел, что его тело снова стало маленьким и зеленым, а моя рука, сжимавшая хитрую дрель, имеет пять нормальных пальцев.
– Сереж! Сережааа! – голосила Зинка, забившись в угол, и натянув до подбородка одеяло.
– Ну все, все Зин! Инопланетяне, «Оболонь», понимаешь? – попытался объяснить я.
– Мерзавец! – она вдруг вскочила и бросилась на меня с кулаками.
Удерживая ее истерический порыв, я не мог даже прийти на помощь Глотову, сцепившемуся с Крюбрам, который настойчиво пытался прорваться на кухню.
Тут снова что-то вспыхнуло. Воздух возле телевизора сгустился, заблестел. С мощным шлепком открылась Дверь.
– О, черт! – выругался Павел, глядя, как из светящегося овала выпрыгивают три зеленых существа, оставляя на паласе куски жирной инопланетной грязи.
– Мудрейший! – вскрикнул первый из зеленых. – Гермутировать будем?
– Или сразу грах-перды? – переспросил второй.
– Бабу их возьмем! – решил третий, не дожидаясь ответа Крюбрама.
Я не рискнул снова пустить в ход дрельку, пребывая в оцепенении тела, ума и слишком опасаясь последствий использования этого инструмента, которые нельзя было предугадать.
Фиолетовая молния ударила в Зинку – крик ее стих; жалкая, зеленая, с большими ушами она упала на пол и приблизила клешню к лицу и сразу лишилась чувств. В отместку я только успел метнуть табуретку в лысую голову убегающего Крюбраму. Меньше чем через минуту Дверь захлопнулась.
Разумеется, это не конец длинной цепи событий, открытых необычным свойством пива «Оболонь». Может, я как-нибудь соберусь мыслями и расскажу, как мы спасали тело и грешную душу Зинки. А если вы этого не дождетесь или вам захочется чего-нибудь волнующего, небывалого лично для себя, то откройте бутылку «Оболони» и не забудьте сказать с вдохновением: «Поехали!».