Корвин на миг умолк и Петроний поспешил воспользоваться паузой.
– Наверное не все провинциалы так безнадежны. Даже ты, с твоим тонким вкусом и безупречными манерами не гнушаешься заводить среди них друзей.
Круглые глаза Корвина широко распахнулись, а кончики оттопыренных ушей слегка покраснели.
– Что…
– Я имею в виду молодого Юния. Юния Рустика. Ты приводил его к Лоллию в прошлом месяце. Полагаю, этот юноша являет собой счастливое исключение?
Корвин скривил губы в презрительной гримасе и выпятил свой маленький острый подбородок.
– Юний это худший образец наглых выскочек, о которых я тебе говорил, – процедил он сквозь зубы. – Пытается пролезть в приличное общество. Приехал, чтобы покорить Рим, и ходит в тоге, которая ему досталась от деда. Живет в какой-то конуре в Таберноле36. Лоллий наверняка рассказал тебе о шутке, которую мы задумали. Я хотел проучить зарвавшегося провинциала. Сомневаюсь, что в их Медиолане37 приняты подобные зрелища. Вышло бы поучительно, если бы не Квинт Лоллий.
– Так он из Медиолана? – уточнил всадник.
– Из Медиолана, или еще откуда-нибудь, – Корвин раздраженно отмахнулся. – Я плохо разбираюсь в сортах провинциальных выскочек.
– Должно быть он ловкий малый, раз сумел свести знакомство с таким человеком как ты. Как ему это удалось?
– Как? – от этого невинного вопроса Корвин вдруг растерялся. – Я уже не помню. Мне кажется, он чей-то дальний родственник. Несомненно, так. Знаешь, как это бывает. Они приезжают в Рим, приходят в твой дом и говорят, что твой двоюродный дед, был посаженным отцом на свадьбе племянницы его бабушки. Проходит несколько дней, и ты уже гость за своим собственным столом.
Произнося эту тираду, хозяин дома никак не мог придумать, чем ему занять руки. Пока пальцы левой нервно барабанили по подлокотнику кресла, правой он то потирал кончик носа, то проводил по лбу, то гладил подбородок. Было, видно, в обстоятельствах знакомства, нечто такое в чем Публий Сульпиций, человек, в общем-то, вполне бесстыдный, ни за что не хотел признаться. Однако, Петроний предпочел сделать вид, что ничего этого не заметил.
– Полагаю, на следующий день, ты покинул дом Лоллия не слишком рано?
– Ты не прав, – хозяин с облегчением покачал головой. – Я ушел, как только проснулся. Боюсь, даже не попрощался с хозяином. Не хотелось наткнуться на его дядюшку.
– Понимаю тебя, – согласился всадник. – Почтенный Квинт Лоллий прекрасный человек, но выносить его в больших количествах иногда бывает не так просто. А что Юний? Надеюсь, Лоллий-старший в некотором роде заменил ему мимов?
– Юнию? Нет, не думаю. Они обсуждали разведение галльских свиней, или еще что-то в этом роде. По крайней мере, я точно помню, что Рустик оставался за столом, когда я уходил.
– В таком случае, возможно, он видел или слышал что-нибудь полезное для меня, – с этими словами всадник поднялся с кресла. – Ты упомянул, что он живет где-то на Таберноле. Наверняка ты знаешь, как его отыскать. Я и наш общий друг Лоллий, будем благодарны, если ты поможешь нам с этим маленьким делом.
*****
Все было бы гораздо хуже, если бы не помощь Эбура. Управляющий Лоллия не только выделил коллеге одну из комнат во внутренней части дома в качестве временного кабинета, но и лично отобрал из числа домочадцев тех, разговор с кем мог принести пользу. В результате Иосифу не пришлось бродить по усадьбе в поисках нужных ему людей и к полудню вольноотпущенник успел опросить не меньше двух десятков слуг.
Результаты этого титанического труда, впрочем, были весьма скромными. Никто не видел и не слышал ничего подозрительного ни в предполагаемую ночь убийства, ни накануне, ни на следующий день. Никто не встречал убитого прежде, и никто не высказал достойных внимания предположений о том, как он смог проникнуть в сад.
Что касается Аякса, то за время, проведенное в усадьбе, он то ли не успел, то ли не пожелал обзавестись близкими друзьями. Служившая при кухне миловидная толстушка Ниоба обозвала гладиатора грубияном, а секретарь Лоллия, франтоватый раб по имени Парис уверено заявил, что всегда подозревал в нем разбойника.
Единственным результатом этих бессмысленных и утомительных трудов, стала головная боль, долбившая в висок вольноотпущенника назойливым дятлом. Куда там подвигу Юдифи, расправившейся с сонным ассирийским военачальником. Лидия, служившая в доме прачкой, своей болтовней могла бы загнать в могилу целое ассирийское войско. Любой вопрос, даже из числа тех, которые образованные греки называют риторическими, немедленно включал фонтан ее неиссякаемого красноречия.