– Надеюсь ты не забыл Эбура? – уточнил Лоллий.
– Невозможно забыть, что такому бездельнику как ты достался лучший управляющий Рима.
– Да уж. Безупречный дворецкий. – Лоллий самодовольно усмехнулся, пропуская Петрония вперед. – Фортуна выбирает достойных.
– Господа слишком добры. Если бы я заслуживал ваши похвалы, беды обошли бы наш дом стороной. – Эбур воспитанно придержал двери для Иосифа и вошел в атрий последним.
Все здесь говорило о том, что дом находится в заботливых и твердых руках. Вода в имплювии14 искрилась, окружавшие его цветы благоухали, пол сиял, а прикрывавшие дверные проемы занавески ниспадали безупречными складками. Восемь лазоревых колонн поддерживали крышу, статуэтки коринфской бронзы деликатно выглядывали из ниш в стенах, серебряная посуда сверкала на тяжелой плите картибула15. Слуги, которых они встретили на пути, были заняты делом, а не праздно слонялись из угла в угол как это часто можно было видеть в иных городских домах.
– Что поделаешь. Как говорится: «Нет человека, кого б Зевс от беды сохранил»16. – Лоллий легкомысленно пожал плечами и тут же распорядился. – Эбур я хочу, чтобы сегодня у нас был обед, за который не было бы стыдно перед памятью самого Лукулла17. Я хочу, чтобы Апиций18, захлебнулся слюной от зависти.
– Сделаю все, что в моих силах господин, – отозвался управляющий.
– Вот теперь я уверен, что мне не придется пожалеть о своем альтруизме, – Петроний с серьезным видом кивнул.
*****
Из всех друзей хозяина, молодой всадник был, пожалуй, наиболее симпатичен Эбуру. Говорят, в детстве Петроний был нервным, впечатлительным, капризным и склонным к истерикам мальчишкой. Если это правда, то после трагедии, что двенадцать лет назад случилась с его родителями, на свет появился совсем другой человек. Он отгородился от мира броней несокрушимой иронии, но среди окружавших Лоллия беспечных повес Марк Петроний был единственным, для кого смысл жизни не сводился к бесконечной погоне за удовольствиями.
Дворецкий был искренне рад, узнав о возвращении всадника в Рим, и одной из причин этой радости были соображения вполне эгоистического свойства. Эбур втайне надеялся, что возобновление старой дружбы окажет благотворное влияние на молодого господина, чье отношение к жизни с возрастом становилось, кажется, все более легкомысленным.
Однако, глядя на то с какой энергией гость взялся за дело, Эбур подумал, что самому Петронию стоило бы позаимствовать немного легкомыслия у своего друга. Отказавшись от легких закусок и освежающих напитков, всадник пожелал немедленно осмотреть место происшествия, потребовав, чтобы в его распоряжение предоставили трех крепких слуг.
– Пускай захватят кирки и лопаты.
– Хочешь разбить моего Вакха на кусочки и закопать в саду? – с нервным смешком осведомился Лоллий.
– Это могло бы решить проблему. Нет статуи – нет забот.
Лоллий, улыбнулся, как показалось Эбуру несколько натужно, но промолчал. Управляющий и сам не рискнул бы с полной уверенностью утверждать, что гость шутит. Решив, что в таком важном деле его присутствие будет небесполезным, Эбур дал необходимые указания относительно обеда и поспешил присоединиться к отправившейся в сад экспедиции.
*****
Скульптура, почтительно прикрытая коричневым полотнищем, лежала чуть в стороне от своего постамента. Нельзя сказать, что пострадавшее произведение искусства отличалось вкусом или большой оригинальностью. Обнаженный Вакх, в венке из виноградных листьев, примерно пяти с половиной футов в высоту, стоял, чуть согнув левую ногу. В поднятой правой руке он держал кубок, а левой опирался на увитый виноградной лозой ствол дерева. Все это крепилось к массивному мраморному основанию, так что, опрокинувший статую злоумышленник должен был обладать незаурядной силой.
Из дома в сад можно было попасть через небольшой коридор отделявший атриум от перистиля19. Другой путь пролегал из хозяйственного двора, который соединяла с садом небольшая калитка, по уверениям Эбура, всегда запиравшаяся на ночь. Еще одна калитка находилась неподалеку от места происшествия. В прежние времена она служила для прямого сообщения с расположенной сразу за стеной усадьбой Квинта Лоллия Лонгина, дядюшки Луция. Однако, как с горечью сообщил молодой человек, два года назад дядюшка продал свое римское поместье некоему Гаю Варию Сирпику: одному из тех новых богатеев, сомнительность репутации которых могла поспорить лишь с размерами их состояния.