— Боже, — сказал Яша, бегающий перед подъездом в кроссовках на босу ногу. — Ты таки съела что-то несвеженькое?
Я благодарно икнула и позволила внести себя наверх. Чтобы не огорчать домашних сообщением о Луизиане, я тихонько пробралась в Яшину комнату и аккуратно прилегла на диванчик. Я понимала, что опозорена, но не понимала, почему меня так шатает и подбрасывает. То ли со мной случилась пляска святого Витта, то ли известный всем алкоголикам синдром вертолета у меня срабатывает как-то по-особенному. Нет, на диване определенно штормило. Приступ морской болезни был неизбежен.
— Меня сейчас вырвет, — на всякий случай предупредила я.
— Потерпи, деточка, — откуда-то снизу раздался знакомый до боли хрип. — Потерпи.
— Не буду. — Я решила бороться со слуховыми галлюцинациями и пройти этот путь до конца.
— Не надо! Не здесь, — прохрипел мне в ответ… неужели же внутренний голос?
Я с трудом разлепила глаза и обнаружила Яшу, стоявшего в дверном проеме. Его глаза были круглыми и очень несчастными. Он меня жалел.
— Надя, если тебе не трудно, встань, пожалуйста, с Аглаиды Карповны, она тут спит. И вот тебе тазик, чтоб не было плохо.
— Какой тазик, — прохрипела, видимо, сильно придушенная мною бабушка. — Какой тазик? Девочке надо в ванную. Марганцовку, промывание желудка. Клизму, если не поможет.
При упоминании о клизме меня подбросило. Это спасло Аглаиде Карповне органы дыхания, но привело меня в ужас. Преступный сговор, организованный Людочкой, пророс в моем собственном общежитии.
— Не надо! — Я мотнула головой и поползла в сторону ванной.
— Держи Аньку в комнате, — бодро вскрикнула оправившаяся бабушка и подхватила меня под мышки.
Потом мы долго братались с водой, которая не хотела попадать в желудок и была такой розовой, что пить ее даже было стыдно. Я просто наотрез отказывалась становиться и козленочком, и лесбиянкой, и трезвенницей. Сопротивлялась, как могла, но настойчивая Аглаида Карповна умудрилась немного прочистить мой организм и с риском для жизни водворить на злосчастный диванчик. Когда мне наконец стало нестерпимо стыдно, я поняла, какой же этот Тошкин предатель! А если бы я умерла и погребла под собой его любимую бабушку? Вот это воля! Вот это характер! Одного полового остракизма для его воспитания, пожалуй, будет недостаточно.
— Димк! — зычно крикнула я.
— Он на выезде! На трупе. Наглецы! Позвонили прямо домой. С того света достанут, — возмущенно отчитался Яша. — Но он скоро будет. Очень скоро. Ты спи…
Как же, заснешь тут! Я едва сомкнула глаза, как через три часа домой явился мой изрядно потрепанный и почему-то очень несчастный муж.
— Опять напился? — строго спросила я, держась на всякий случай за Яшино плечо.
— Хуже, — отрешенно сказал Дима.
— Только не надо об этом говорить, если ты не собираешься тотчас же сложить на вынос свои вещи, — на всякий случай предупредила я.
Не хватало еще Яше узнать, что мои мужья наконец начали изменять мне внаглую.
— Ты где была, Надя? Ты где была? — пустым голосом спросил муж.
— Где надо! — огрызнулась я и тут же ласково спросила: — А что случилось?
— Ее убили!
— Люду? Я так и знала…
— Не Люду. Луизиану Федоровну. Ты где была?
Признаться ему, что я частично не помнила всех маршрутов своего передвижения по городу? Или меня повяжут прямо по месту прописки? Получается, что я накликала? Или она допросилась? Вот тебе и внук начальника МВД. Внуки — плохая крыша.
— Ее задушили. Чулком. В подъезде. Как Онуфриеву, — вяло сообщил Дима.
— Вот тебе и сраная интеллигенция, — прошептала я.
— Что? Что ты сказала?
— Ничего. Я стою молча. Я не ношу чулок…
— Он тоже не носит.
— Кто? Кто не носит? Что ты тянешь кота за хвост?
— Да, Дмитрий, выражайся, пожалуйста, яснее. — Бабушка подошла поближе и, чтобы лучше слышать, надела на нос очки.
— Гена Кривенцов. Он задержан по подозрению. Он ей угрожал. Это все слышали. Только пока отказываются давать письменные показания. Ничего… только вот, Надя, в руке у Луизианы был зажат уголок обложки иллюстрированного журнала… Так где ты все-таки была?
Глава 15
День начался тем же, чем закончилась ночь. Стараясь не выпустить меня из поля зрения, старший следователь городской прокуратуры уложил мое нездоровое от алкоголя тело в свою (ранее нашу) супружескую постель. Ту яму, в которую я провалилась на рассвете, вообще было трудно назвать сном, но в сочетании с недремлющим оком Тошкина это было что-то. Его глаза неотступно следили за всеми порывами моей души. Он настолько в меня верил, что даже пошел проводить в туалет. Вот если бы заключенные могли выбирать себе тюремщиков! Я попросила бы сразу нескольких, но от Тошкина отказалась бы. В его мутных взрослых глазах скопилась вся боль правоохранительных органов. Сердцем он, наверное, понимал, что Луизиана Федоровна — явление мерзкое, слякотное. Но о мертвых или хорошо, или ничего. А меня, живую, он, похоже, жалел. Ведь не каждому выпадает такое счастье, за которым глаз да глаз и все равно не уследишь.