— Мамочка, мы тут подумали с папой и бабушкой. И решили никому не говорить, что это ты. Не волнуйся.
— И Дима? Дима согласился? — изумилась я.
— Но мы же тебя любим, — тихо сказала моя дочь. — Папа Яша вчера сказал: «Хоть дурная, но наша». А папа Дима сегодня утром сказал, что не будет искать на тебя материал. А бабушка сказала, что в крайнем случае вину придется взять на себя мне. Потому что я неподсудное дитя.
— Аня! — возмущенно вскрикнули Аглаида и Яша. — Мы же просили…
Да, в этом доме в меня верили по полной программе. Слезы похмельной благодарности навернулись на мои ненакрашенные глаза, и я бы зарыдала в голос, но полупрофессиональное чутье жены прокурора заставило меня остановиться. Аглаида Карповна и такая душевная щедрость? Для чего? Для прикрытия или для последующего шантажа? Я прижала дочь к себе, обозначив пространство заповедного мира, в котором чужие не ходили, и отослала ее лить воду на головы несчастных соседей.
— Мне надо поехать в редакцию, — сказала я, закончив статью.
— Это исключено, — сообщила бабушка. — Яша, она хочет уйти из дома.
— Довели ребенка, — отозвался Яша, не отрываясь от плиты.
— Уйти хочет Надя. Ей в редакцию. Можно воспользоваться ее наручниками?
— Вы обыскали мои вещи?
Вот это наглость. Она еще и воровка. А я — узница замка Иф.
— Ладно. — Я быстро набрала номер Лойолы и замогильным голосом сообщила ему свои новости: — Меня арестовали по подозрению в убийстве.
— Надеюсь, это не отразится на твоей работе в редакции. В принципе, ты можешь писать все, кроме городских новостей. С другой стороны, что туда, сплетни не просачиваются?
— Логично, — сказала я. — Забери статью, я выкину тебе ее из окна.
— А где ты сидишь? Какие окна? Там же нет окон? Только решетки? — Голос шефа был расстроенным. Он только что не сэкономил на мне мою же собственную зарплату. — Ты что, у мужа в кабинете?
— Дома я, дома. Владимир Игнатьевич, если меня прикуют к батарее, считайте меня пропавшей без вести.
— Береги руки, — заботливо сказал он, полагая, что я пишу только ими. — Не поддавайся на провокации. Я смогу заменить тебя кем-то реальным только через неделю. Выдержишь?
— Ну, если только неделю.
Этот тоже верил в меня. По почему не спросил, в каком убийстве меня подозревают? В конце концов, меня обвиняют в них часто, но не каждый же день. Тем более, забрили-то пока Гену. Странно, право слово, странно…
Жаль, что я не умела думать медленно. Мои мысли — мои скакуны. Но если бы я была сценической лошадкой, а не женой прокурора, тогда недостатки моих умственных упражнений можно было бы выдавать за достижения грамотного имиджмейкера. А так… Пономарева убили выстрелом из трофейного пистолета, который прятали две пенсионерки со времен оккупации. Ларису Косенко напоили шпанской мушкой, смешанной в неравной пропорции с сердечно-сосудистым препаратом. Луизиану и Онуфриеву задушили чулком. По совместимости орудия убийства только два последние преступления могли бы считаться серией.
С другой стороны, Лариса, Валентина, Дина и Люда состояли на учете у психолога международного брачного агентства, где в условиях жестокой конкуренции ожидали приезда американца Федора… Или не Федора?
Или он все-таки приехал? «И вылил яд в ушную полость? О ужас, ужас, ужас?» К счастью, я никогда не хотела быть актрисой, поэтому роль доброго Гамлета не подходила мне абсолютно.
— Я требую свидания с родственниками.
— Давайте позвоним Женечке, — согласилась Аглаида Карповна. — Думаю, что она сейчас свободна.
— А я хочу видеть маму! И папу! Пусть захватят теплые вещи, белье с начесом и сухари! А спать они будут в Яшиной комнате!
— Значит, вы меня выгоняете! — взъерепенилась бабушка, строго глядя мне прямо в глаза.
— Нет, мы просто купим двухэтажные кровати. Место для Гриши папа возьмет с собой. Но если вы настаиваете, можно позвонить и Евгении Сергеевне.
— Семейный совет? — Аглаида Карповна в раздумье закусила губу. — Вы думаете, уже пора? Но при чем тут твои родители? Зачем волновать их лишний раз? Обойдемся своими силами, я так думаю.
Хорошо, что в состоянии глубокого похмелья я становлюсь до того некрасивой, что начинаю всех любить. Ослиная Шкура в сравнении со мной уже не является образцом кротости и трудолюбия. Следуя обозначенному принципу, я хлопнула тяжелыми опухшими веками и миролюбиво спросила:
— Но вы же не считаете, что мое задержание хоть каким-то образом может быть обосновано? Вы же понимаете, что этот ветер дует весь весенний сезон. А Тошкин просто великий перестраховщик.