— Да тебе пока нечего бояться, Ники, нам, девушкам нужно какое-то время, чтобы подумать о будущем.
И положила руки мне на плечи. Я аж задрожал.
— Ты хочешь, чтобы я осталась на ночь? — спрашивает.
— Я не возражаю.
Снова меня стукнула. Потом говорит:
— Только мне сперва нужно в ванную, Ники, потому что я всегда пользуюсь колпачком.
Вот здесь-то я и не понял.
В общем, объяснила и услала меня в спальню, а сама взяла сумочку и пошла в ванную.
Рехнуться можно.
Я вырубил музыку, выключил свет, пошел в спальню и забрался в кровать. До того нервничал — чуть вспомнил, что надо еще раздеться. Потом она вышла из ванной, и на ней не было совсем ничего, даже колпачка. По крайней мере, на голове.
И была она такая… просто чудо.
— Господи, Норин, — говорю.
Она постояла немножко, поглядела на меня. Потом легла в кровать. Повернулась ко мне и прижалась, и обвила меня руками, и мы лежали с ней, как большие-большие друзья. И это было здорово.
* * *Потом мои губы были на ее волосах, и из меня капали последние капли. Она расслаблялась медленно, время от времени слегка подергиваясь. Потом хихикнула и поцеловала меня. Тогда я из нее вышел, и она сказала: «А». Я ухмыльнулся, как идиот, и отполз от нее, а она сказала: «У тебя есть салфетки? Ну, я так и думала». Потом повернулась ко мне, и обняла, и прижалась, и я сказал: «Да, Норин», и было все так же хорошо, хоть обычно после этого охота просто полежать.
Через какое-то время она пошла в ванную, помылась и принесла оттуда салфетки. Сказала, чтоб я промокнул простыни: сам набрызгал, сам и вытирай. Мы похихикали. Потом она снова забралась в постель, прижалась ко мне и говорит: «Ты ведь еще не хочешь спать, Ники? Я даже не знаю, так мне сейчас здорово, ты меня разогрел, и я хочу еще раз этим заняться, слышишь меня?» — хихикает.
Рехнуться можно. Если так и дальше пойдет, как бы мне в осадок не выпасть. Похоже, нелегко мне с этой Норин придется.
Обнял ее.
— Ты понимаешь, парню ведь нужно чуточку отдохнуть, — говорю.
— Ну, если только чуточку.
Помолчала. Потом говорит:
— Это было так прекрасно, Ники.
— Да уж, — говорю, — клево.
Глава пятнадцатая
В воскресенье в одиннадцать утра телефон.
Норин только ушла домой. Я сидел и улыбался, как идиот, ни черта не делал, просто сидел там и лыбился. Выжат был, как лимон. Я почти что потерял счет, сколько раз мы это сделали (четыре). Потом Норин пошла в душ, прихорошилась, накрасила глазки и пошла домой прямо как королева. И откуда у неё только силы берутся, непонятно, должно быть, какая-то специальная подготовка.
А потом зазвонил телефон — крошка Бриджит из газеты. Я и сам хотел с ней поговорить, но немного странно, что позвонила она в воскресенье с утра. Странно, что вообще дал ей свой номер, ну да черт с ним.
— Ники, — говорит, — мне надо с тобой поговорить.
— Давай позавтракаем у «Джимми», идет?
— Отлично. Во сколько?
— Я должен приготовить ланч для одной старушки. Через полчаса. Заедешь за мной?
— Конечно.
Через минуту перезванивает.
— Я не знаю, где ты живешь, — говорит.
Сказал ей, потом под душ, а через пару минут она за мной заехала. На старенькой «сивке-двойке»,[17] прости господи; слава богу, никого из моих корешей в этот час на улице не встретишь, иначе моему авторитету, считай, кранты. Попилили к «Джимми».
Как доехали, и она не раскололась, это отдельная тема. Вошли, сели, заказали чаю и пожевать, и тут она говорит: «Ники, я должна тебе сказать!»
— Знаю.
— Знаешь? Ты знаешь, что я тебе скажу?
— Нет. Знаю, что должна.
— А. Тогда слушай. Я просмотрела номера нашей «Гардиан» за последние несколько дней.
— Похороны да именины?
— Я посмотрела, какие материалы редакция решила придержать, какие темы не были освещены полностью, потому, возможно, что некие влиятельные силы были не заинтересованы в том, чтобы люди узнали подробности. Типа, к примеру, известного тебе налета на почту, или убийства сержанта Гранта, или обстрела машины твоего приятеля Джимми.
— Отличная мысль, Бриджит. Молодец, — говорю. Я от усталости едва языком ворочал; впереди был долгий день; поговорить с ней я и сам хотел, но дополнительная нагрузка на уши была мне ни к чему. — И что ты там нашла, Бриджит? — интересуюсь типа вежливо.
— К сожалению, в этом смысле совсем ничего.
— А.
Облом, конечно, но ее отчего-то все еще прямо распирало. И чего это она резину тянет? Этой Бриджит никак не больше девятнадцати, только выглядит она на тринадцать.
— Но ты представляешь? — говорит.