— Это можно, — согласился Гордюхин, но с трудом согласился, видимо, что-то преодолевая в себе. Не положено было понятым иметь при себе фотоаппарат, не по правилам это. Но подняв женщину прямо с постели, Гордюхин решил, что может пойти на это нарушение. В конце концов, командовать будет не он.
— Сколько будет понятых? — спросила Касатонова.
— Двое, — обернулся с лестницы Гордюхин — он уже начал спускаться к третьему этажу.
— А кто второй?
— Слесарь. Он там сейчас с фомкой стоит... Взломает дверь, потом приступит к обязанностям понятого.
— А это разрешается? — захлопнув дверь и убедившись, что ключ в кармане, Касатонова пошла вслед за участковым.
— Все разрешается, что не противоречит закону, — Гордюхин оглянулся, протянул руку. — Прошу!
На площадку третьего этажа выходили четыре квартиры — две двухкомнатные, однокомнатная и трехкомнатная. Дверь в трехкомнатную сразу выдавала, что живут здесь не такие люди, как в остальных. Стальная, обтянутая искусственной кожей дверь выглядела изысканной, даже нарядной. Отделка надежно скрывала ее железную сущность.
— Уж не Балмасова ли это квартира?
— Балмасова, — подтвердил кто-то за ее спиной. Обернувшись, Касатонова увидела человека взволнованного и в чем-то странного. Присмотревшись, она обнаружила эту странность — он был с чемоданом. От волнения лицо у него пошло красными пятнами, он поминутно вытирал шею скомканным платком, перекладывая чемодан из руки в руку. — Мы должны были сегодня вместе с Балмасовым вылететь по делам. В Вологду. Я приехал в аэропорт — его нет. Звоню домой — телефон молчит. Объявляют посадку — его нет. Опять звоню — тишина. Лететь без него нет смысла. Он — директор. Я сюда. Звоню в дверь — никто не открывает. Стучу. Тот же результат. Выскакиваю на улицу — мужик с люлькой, лампочки на столбах меняет. Подними, говорю, к окну. За полсотни поднял. Заглядываю — Балмасов лежит на полу. Возле кресла.
— Кровь? — спросила Касатонова.
— Вроде, кровь... На затылке. Звоню в милицию. Оттуда участковому дали команду.
— Может, того... Николай Степанович... Приступим? — раздался голос негромкий и какой-то зависимый.
Обернувшись, все увидели человека с хорошей такой монтировкой, сработанной из лома средних размеров. Человек был худ, небрит, улыбался как-то смазанно, виновато. Судя по всему, это и был слесарь, о котором говорил Гордюхин. Он попеременно смотрел на каждого, как бы говоря — такой вот я, граждане хорошие, прошу любить и жаловать, и как бы вы ко мне не относились, а вот понадобился я вам, пригодился.
— Так ведь стальная дверь-то! — воскликнула Касатонова.
— Стальная, — кивнул слесарь. — Может для кого и стальная.
— И что же ты ее — ломом?
— Знамо ломом, — видимо, устав и уже не имея сил держать голову прямо, слесарь смотрел в пол, улыбаясь все так же без выражения, как улыбаются собаки в жару.
— И откроешь!?
— Открыть ее невозможно... — терпеливо начал пояснять слесарь. — Стальные штыри в палец толщиной. В количестве пяти штук. Никак открыть ее нельзя. Не предусмотрено технологией. Потому — сталь. Металл так называется — сталь. Так что, Николай Степанович, может не ждать опергруппу, может и начнем, помолясь?
— Начинай. За это время они и подъедут.
— Да как же он стальную дверь-то взломает? — не выдержала Касатонова.
— Умный в гору не пойдет, — терпеливо произнес слесарь. — Умный гору что?
Обойдет. Взломать стальную дверь невозможно, милая женщина, — слесарь поклонился со всей доступной ему галантностью. — Но вынуть ее вместе с рамой из стен, которые клали когда-то с некоторым нарушением технологии... Цементу мало было в продаже, и кроме как на стройке его негде было взять. И люди брали. А строители клали кирпичи на оставшийся цемент. И потому дверь, хоть и стальная, а вместе с рамой слегка колышется, в чем я успел уже убедиться. Мы не повредим ее, нет, она останется такой же красивой и надежной... Такой же стальной. Мы осторожненько отставим ее в сторонку вместе с рамой. Тоже, между прочим, стальной, — слесарь не торопясь завел раздвоенный конец своей громадной фомки за раму двери и чуть поднажав, заметно вдавил ее внутрь квартиры. Зайдя с противоположной стороны, слесарь уже не вдавливал стальную раму в квартиру, он старался вытащить ее наружу. И это ему тоже удалось. Посыпался сухой песок, известь, крошки раствора. Дверь явно поддавалась рукам умелым и опытным. — Это ведь не первая моя стальная дверь, и не вторая, — слесарь обернулся к стоявшим за его спиной людям и улыбнулся, показав, что зубы у него далеко не все, да и оставшиеся находятся не в лучшем состоянии. Видимо, вспомнив об этом, он спохватился и снова обернулся к двери.
— Ах, как нехорошо, как нескладно все получилось! — простонал красномордый с чемоданом. — Ведь мы уже были бы с Балмасовым на месте, уже дело бы делали!
Касатонова изумилась, услышав эти слова и, широко распахнув свои глаза, повернулась к красномордому.
— А где бы вы уже были? — спросила она.
— В Вологде! Лес мы там должны были закупить для нашей мебельной фабрики!
Все согласовано, договорено, завязано! Осталось бумажки подписать! Там уж столы, наверно, накрыли! — красномордый горестно покачал головой.
— Пить собирались? — уточнила Касатонова.
— Праздновать! — поправил ее красномордый. — Отметить подписание договоров с местным леспромхозом. Я глядь в окно — лежит, и кровь на затылке, — и он снова комком, в который превратился его носовой платок, начал протирать шею под затылком.
— Вы уверены, что он мертв?
— Живые так не лежат, — ответил кросномордый.
— Как вас зовут? — спросила Касатонова, чуть понизив голос, придав ему легкую хрипотцу и подпустив немного, совсем немного, тайны.
— Леня, — ответил красномордый и тут же спохватился. — Леонид Валентинович Цокоцкий.
— Цокоцкий?
— А что вас удивляет?
— Ничего, я повторила, чтобы лучше запомнить. Красивая фамилия, мне нравится.
— А вы, простите?
— Касатонова.
В это время дверь подалась и, если бы Гордюхин вовремя не подставил мощное свое плечо, могла бы рухнуть всей свой тяжестью прямо на площадку.
Вместе со слесарем они удержали дверь в вертикальном положении, потом развернули и прислонили к стене. Вход в квартиру был открыт.