– Что ты всё время это повторяешь! Ничего я не виляла, – возразила я.
– Нет, виляла! – Карла повернулась к Виви и Соне. – Ещё как виляла. И улыбалась ему, как будто ей мёдом намазано! И это несмотря на то, что он заставил реветь бедную Штеффи!
– Маленькое примечание: бедная Штеффи, с тех пор как забеременела, ревёт не переставая. Вчера она разрыдалась из-за того, что уборщица позабыла выбросить мусор из её корзины для бумаг. Бирнбаум вовсе не такой плохой, каким ты его тут представляешь.
– Для меня он был и остаётся задницей. А ты подлиза. – Карла бросила мрачный взгляд на нашего шеф-редактора и Аннику Фредеманн. – И что она в нём нашла? Могла бы подобрать себе кого-нибудь получше. До недавнего времени она была вместе с этим классным режиссёром – как бишь его звали? А до того – с тем парнем из «Формулы 1», Хайни. Ну разве это справедливо? Человек рождается дочерью богатого издателя, а в качестве подарка получает ещё и тело супермодели! Ей уже за тридцать, но разве по ней видно? Это просто отвратительно! Девчонки, пойдёмте куда-нибудь в другое место. Только давайте незаметно!
Никакая я не подлиза! Подлизываться совершенно не в моём характере. Я всего лишь не разделяла всеобщей нелюбви к Бирнбауму. Ведь он был прав: «Анника» – это просто катастрофа. А кто из тех, кто участвовал в создании этой катастрофы, был готов услышать такое? Разумеется, никто. Я недавно работала в журнале, поэтому моя доля вины была относительно небольшой. Возможно, по этой причине я ничего не имела против Бирнбаума.
На его дружелюбное «Доброе утро!» все, кроме меня, отозвались невнятным бормотанием типа ворчливого «гммм». Только я громко и отчётливо ответила «Доброе утро» – неужели из-за этого меня надо сразу же зачислять в подлизы?
В ожидании Бирнбаума мы все сверхпунктуально разместились за овальным столом. Настроение было подавленное. Особенно у трёх наших «ископаемых» – по их лицам казалось, что им вот-вот предстоит страшный суд.
– Я слишком стар для этого, – сказал наш арт-директор Дитхельм Блюме, который никак не мог переварить бирнбаумову критику устаревшего дизайна. – И я не позволю какому-то недозрелому фрукту указывать мне, как работать! – Господин Блюме называл «недозрелыми фруктами» всех, кто был моложе пятидесяти. Что касается сравнения с фруктом, то он сам напоминал скорее то чёрное, сморщенное нечто, которое я на днях извлекла из нашего холодильника и которое, как считал Филипп, было когда-то морковкой.
– У этой молодёжи только одно на уме, – заявила наша фоторедакторша Флизнер. Тридцати-, самое большое тридцатипятилетний Бирнбаум годился ей в сыновья и, возможно, даже во внуки. Однако мы все были уверены, что Флизнер ни разу в жизни не сделала ничего такого, что могло бы привести к беременности. – «Секси, трэнди» – в наше время они уже не в состоянии найти слов на родном языке!
Наша редакторша текстов Изольда Кёниг прогнусавила:
– Если он мне запретит Пауле, я уволюсь! – Фрау Кёниг добилась у фрау Цимперих разрешения приводить на работу свою таксу, престарелого кобелька по имени Пауле, который обычно лежал под столом и тихонько сопел.
– Бирнбаум наверняка выгонит бедного маленького пёсика из редакции, – откликнулась Марианна, ведущая раздел «Актуальные репортажи» и являющаяся моей непосредственной начальницей. – Вот увидите, Пауле покажется ему недостаточно «секси и трэнди»!
Марианна, если хотела, умела быть откровенной подпевалой: ещё совсем недавно «бедный маленький пёсик» назывался у неё «проклятущей шавкой» – после того как он изгрыз её туфли от Прада. Отношения между тремя «ископаемыми», как мы называли Блюме, Флизнер и Кёниг, и остальной частью редакции были в основном напряжёнными, но антипатия к Бирнбауму объединила всех.
– Он сказал, что мой кофе пить невозможно, – присоединилась Карла к общему хору. – Можно подумать, что меня наняли варить тут кофе!
– А теперь он даже не соизволит прийти вовремя, – подала голос Анке Клостерманн (именуемая «Клостерфрау» – монашка), которая до сих пор занимала должность заместителя главного редактора, а также вела страничку о здоровье – двойной пост с высокой степенью ответственности. В данный момент Монашка переживала климакс и никак не могла определиться, к какому лагерю примкнуть – к «ископаемым» или к нам. Для надёжности она ворчала на всех.
Большие настенные часы показали ровно десять.
Я быстро огляделась и поняла, что никто, кроме Кордулы Рот из отдела «Косметика, фитнесс и диета», не придал своему лицу приветливого выражения. А Кордула была не в счёт, поскольку после перманентной татуировки на её губах играла перманентная улыбка. Причём она этого не заказывала: процесс о возмещении ущерба за причинённое телесное повреждение всё ещё шёл.