Курица кудахчет. Человек оборачивается к кухне. Кивает девушке. И когда она ничего не отвечает, называет себя.
– Просматриваю записи, – поясняет он.
– Вижу, – отвечает она.
Снова кивнув, он возвращается к книге.
– Мы можем предложить вам вина, месье, – говорит она, – и есть немного кофе.
Он снова прикладывает к лицу лоскут и трясет головой. Лоскут смочен духами, запах которых кажется ей оскорбительно резким. Дедушка выносит курицу во двор.
– Вы чужестранец? – спрашивает она.
– Я из Нормандии, – отвечает он.
Он проводит пальцем по аккуратно выведенной чернилами колонке фамилий. Осенью 1610 года один за другим упокоились несколько членов семейства Фласелей. Семеро меньше чем за месяц.
– Я так и подумала, – говорит она.
– Почему?
– Я вас раньше не видела.
– Разве ты знаешь всех в Париже?
– В нашем квартале, – уточняет она.
– А знаешь семейство Фласелей?
– Нет, – отвечает она, – Фласелей здесь нет.
– Когда-то были, – говорит он.
Закрыв том, он подходит к ней. Со двора доносится бешеное кудахтанье, которое вдруг резко обрывается.
– Ты Жанна? – спрашивает он.
– Да, – отвечает она, улыбнувшись напевности его голоса.
– Твой дедушка сказал, что ты покажешь мне кладбище. Что ты знаешь, где находятся рвы.
– Рвы?
– Общие могилы.
– Да везде, – говорит она.
– Но ты можешь их показать?
Она пожимает плечами.
– Если хотите.
В дом входит старик с куриной головой в одной руке и слабо дергающимся туловищем в другой. Капли крови, словно зерна, падают на каменный пол кухни.
Они начинают с южной части кладбища, с галереи из почерневших камней, примыкающей к Рю-де-ля-Ферроннери, точнее, с арочных проходов галереи, некоторые из них перекрыты ржавыми воротами в человеческий рост, а некоторые открыты. Над арками – сразу заметные любому посетителю кладбища – расположены склепы, там, за железными решетками, виднеются кости, кое-где ставшие такими же черными, как и окружающие их камни.
Минуту поколебавшись, Жан-Батист ступает под своды одной из арок. На камнях под ногами надпись. Наклонившись, он проводит кончиком пальца по буквам. Анри такой-то, погиб, и его сын тоже, любимому такому-то, супруга такого-то, усопший, благочестивый, быстротечная, милосердный, плоть, вечность, тысяча четыреста какой-то год.
Выпрямившись, он делает несколько шагов по галерее. Свет падает как-то странно – кое-что можно различить отчетливо, а кое-что неразличимо вовсе. Виден каменный цветочный узор и каменная женщина, закрывающая лицо каменной вуалью. Узкие ступеньки, вероятно, ведут наверх, к склепам. Его башмак ударяется о кусок кладки, и за этим звуком немедленно слышится, как совсем рядом кто-то живой, но невидимый, быстро удирает прочь. Повернувшись, Жан-Батист спешит назад, на открытое место.
У него с собою блокнот и льняная рулетка. Делая замеры, он просит Жанну держать один конец ленты, затем, макая перо со стальным наконечником в переносную чернильницу, что-то записывает и вычерчивает в блокноте. У него много вопросов. Жанна отвечает на все, а он царапает ее ответы на бумаге. Иногда он закрывает глаза и достает свой лоскут. Спрашивает, умеет ли она читать.
– Немного, – отвечает девушка и указывает на выбитую в камне надпись. – Hic jacet[4]. – произносит она. – А там Hic requiescat[5]. А там Hic est sepulture[6].
Он кивает, едва заметно улыбаясь.
– Да вы и сами умеете читать, – говорит она.
– Я инженер, – отвечает он. – Знаешь, кто это такой?
– Что-то вроде священника?
– Тот, кто возводит конструкции. Строения.
– Например, стену?
– Например, мост.
Он спрашивает, где самые последние общие могилы. Она подводит его. Инженер смотрит под ноги, потом вокруг. Нет ничего, что явно отличало бы этот участок земли от соседних.
– Ты уверена?
– Да.
– И они были закрыты для погребений, запечатаны пять лет назад?
– Да.
– Но ты тогда была еще ребенком.
– Да.
– И все помнишь?