Воздух из комнаты жильца поднимается теплой, слегка задымленной струей, от которой ей щиплет глаз. Сегодня жилец развел огонь, и камин все еще не потух, так что ей достаточно света, чтобы разглядеть лежащую под одеялом фигуру, бледный рот, мягкие контуры его закрытых глаз. На столе у кровати открытая книга, латунный измерительный прибор. Письменные принадлежности.
Ей особенно интересен момент, тот самый момент, когда они засыпают. Она тоже своего рода коллекционер, и если более удачливые и состоятельные девушки собирают наперстки и красивые пуговицы, то ей приходится собирать то, что не стоит ни гроша. Конечно, надо проявлять осторожность. Чтобы дырочка в полу ее не выдала. И чтобы жильцы, подняв взор к потолку, не обнаружили над собою лакричный блеск человеческого глаза.
Этот, новичок, сероглазый чужестранец, лежит на спине, его тело чуть-чуть повернуто на левый бок, левая рука вытянулась вниз и в сторону поверх одеяла. Ладонь раскрыта, пальцы немного согнуты. Неужели они дрожат или это только кажется из-за тлеющих угольков? Она вытирает глаз, смотрит снова. И ей представляется, что через открытую ладонь он освобождается от самого себя, словно его сознание мотком черной шерсти падает с руки на пол и катится куда-то, разматываясь, разматываясь…
Через десять тихих улочек на восток, в квартире на четвертом этаже дома на Рю-дез-Экуф, Арман Сен-Меар лежит, растянувшись на большой кровати рядом с крупной женщиной, своей домохозяйкой и любовницей Лизой Саже, вдовой и матерью двоих выживших детей и еще двоих, которые упокоились в земле, не дожив до своего пятого года. Толком не проснувшись, женщина соскальзывает с кровати, приседает над ведром, справляет малую нужду, подтирается тряпкой и вновь забирается в кровать. Когда она опять оказывается рядом, органист сонной рукой гладит ее по бедру, исполняя медленное арпеджио на ее жарком теле, а потом, устроившись поудобнее, замирает.
К западу – к западу от кладбища и смолкнувшего рынка и довольно близко от церкви Святого Евстафия, так что, когда звонят колокола, нормальная человеческая речь становится неразличимой, – Элоиза Годар, Австриячка, сидит, одетая, на краю постели и читает «Страдания юного Вертера» Иоганна Вольфганга фон Гете.
Эта книга, как и другие в ее собрании, была частичной платой от месье Исбо, приятного господина ученого вида, владельца двух больших книжных лавок у реки. Каждый первый вторник месяца она выбирает из ящиков книгу, он же в это время сидит на табурете позади нее, спустив до лодыжек свои кюлоты. Выбрав, она оборачивается, и тут ей надо сделать вид, что она кипит от возмущения, и устроить господину нагоняй, используя самые изощренные ругательства, после чего он просит у нее прощения, натягивает кюлоты и несколькими аккуратными движениями заворачивает ей книгу.
Австриячка научилась читать благодаря своим родителям, хозяевам постоялого двора на тракте Орлеан – Париж. Предполагалось, что девушка должна уметь хорошо обслуживать постояльцев, и поэтому одному кюре было поручено преподать ей грамоту. Тот же, наклоняясь вместе с нею над букварем, увлеченно исследовал, что у нее под юбками. Позже с ней точно так же обращались и некоторые другие более постоянные и щедрые клиенты, нередко прямо на глазах у отца и матери, которые, казалось, относили такое поведение к вполне допустимым издержкам работы и предпочитали не обращать внимания на слезы и безмолвно-молящие взгляды дочери, пока в конце концов она не научилась ничего от них не ждать и скрывать от родителей, как и от всего мира, любые проявления того, что чувствует.
Свечи – ее главная роскошь. Она читает только ночью, в ночной тиши и в одиночестве. И тогда сгорают две, а иногда даже три свечи кряду. Она не может выйти утром с покрасневшими глазами. Когда на дворе холодно, она сидит дома в плаще, чтобы не замерзнуть. Бедный Вертер влюблен. («Я увижу ее!» – восклицаю я утром, просыпаясь и весело приветствуя яркое солнце».) Неужели все плохо кончится? Исбо не захотел говорить, только улыбнулся, словно удивляясь тому, что такой женщине, как она, могут нравиться любовные истории. Конечно, она вовсе не мечтательная невинная девушка. Она знает, что такое мужчины, знает, каков мир на самом деле. Но что бы девушке ни пришлось пережить самой, ей трудно отказаться от любви. Трудно перестать думать о ней, как об отчем доме, который когда-нибудь обретешь. Больше чем трудно.