Варвара замерла, беспомощно озираясь вокруг, но, увидав Владимира, завопила:
- Что стоишь, как пень! Достань куртку с антресоли! – она громко икнула и вдруг, взвизгнув, захохотала ему в лицо: - Пальтишко-то – спиндили, курвы!
Капитан вежливо подтолкнул её к выходу, и, обернувшись на пороге, с сочувствием в голосе сказал:
- Вы, гражданин, можете остаться… Передачи – вторник, четверг. После 16.00.
Владимир хотел что-то сказать, но бдительная Капитолина дёрнула за рукав – молчи, от греха… Так и остался стоять у дверей.
Вниз по ступенькам потянулись задержанные. Один из них поднял лицо и ослепительно улыбнулся:
- Исфени, дарагой, да?
За дверью запоздало лаял Пират. Надевая на прогулку ошейник, Владимир обнял его, прижал к себе:
- Нажраться что ли…
***
«Заточение в острог» - так потом называла Варвара свои пятнадцать суток - она восприняла как произвол властей, и продолжала грозить Генштабом равнодушным милиционерам. В группе таких же, как она «декабристок», её статус поначалу был высок, что позволяло сачковать. Однако длилось это недолго: бабы крепко отлупили её и отняли тёплые вещи. Она звонила, требовала забрать её отсюда, плакалась, что устаёт от каторжной работы, замерзает по ночам...
Владимир давно растерял злость. Хотелось лишь, как нагадившего котёнка, потыкать мордой в дерьмо и начать всё заново. Он носил ей передачи – чай, печенье, сигареты, мотался на Солянку – за справкой с места работы и поручительством.
- Подготовьте к суду, чтобы не выселили за сто первый. За тунеядство и антиобщественное поведение путём бардака, - объяснил ему всё тот же милицейский капитан.
Он же и письмо ему продиктовал.
...Коллектив коммунистического труда выражает сожаление по факту…Считает, что тов. Парамонова В.А. оступилась нечаянно... Заверяет, что передовая производственница и активная общественница впредь не допустит… И берёт её на поруки.
Бригадирша, подписывая от коллектива бумагу, с сожалением посмотрела на Владимира:
- Не будет с неё толку, а жаль – девка способная…
В конце недели привёз ей свой лыжный костюм – ещё со школьных лет - и свитер. Дежурный сержант за бутылку портвейна дал свиданье. Десять минут.
Варвара подошла развинченной походкой. Посвежевшая от работы на улице, одетая в чужое драньё. Кивнула с независимым видом, закурила.
- Ну, как, справляешься? Баб не водишь?
- Привет тебе от Капитолины, - пропустив насмешку, сказал он. - Пират тоже кланяется, ждёт не дождётся хозяюшку. Остальные, гости твои, не заходят что-то... Кстати, что там за манифест в машинке? Стиль знакомый...
Варвара прищурила глаза и зло отчеканила:
- Я сама собрала этот бордель… На второй день, понял? Чтобы вытравить тебя – твоё благородство, терпение, чистоту и доверие, великодушие, бесконечное до блёва! Всё это жалкое, высоконравственное, интеллигентское говно! - Она зашлась в кашле, закурила новую сигарету и дрожащим полушёпотом продолжала: - Вадим, моё истинное божество, которому я омывала ноги и всё остальное, он покупал мне норковое манто и бриллианты. Я принимала это как должное… Азиз, тёмный деляга с рынка, дарит канадскую дублёнку из ламы, коттедж на Каспии. Хоть завтра… А ты… жалкий инженеришка из НИИ, пыжишься стать кандидатом – подумать только! – химических сраных наук, покупаешь мне буклёвое пальто за двести рублей… И весь светишься от гордости… Несёшь как побирушке байковый костюм, который я вынуждена напялить от холода… Ты меня делаешь равной…
Подошёл сержант.
- Пшёл прочь, смерд, - топнула на него и вдруг, по-старушечьи сморщив лицо, не сдержав всхлипа, горестно вышептала: - А я не хочу этого…
Откровенная ненависть оглушила. Но он понимал – истинная причина срыва глубже. Возможно, и вовсе непостижима…
Истекли пятнадцать арестантских суток. Он внёс её домой на руках.
***
Просить министерство о переносе сроков начальство не собиралось. Дело не двигалось, тучи над его головой становились гуще. И непосредственный шеф сказал напрямую:
- Поезжай, Шерстобитов. Чтоб завтра я тебя здесь не видал. Помочь могу только так: выпишу тебе премию за год, плати там, сколько запросят. Но чтобы заварили и испытали! Наличными! За красивые глаза и зажигательные речи никто и пальцем...
- Спасибо, Георгий Иванович, но у меня... на личном фронте... беда...
- Считай, что я этого не слышал! Целое направление под угрозой, а у него личное... Не ожидал! Это ведь и твоя диссертация под ударом! Личная!
Он тянул, медлил с выездом. Терзался. Не хотел, не мог, не имел права её оставить...
- Решено: еду с тобой. Тебе будет покойно, и ты всё сделаешь как надо. Вот увидишь… Снимем угол, чтоб на гостинице сэкономить, буду готовить обед, будем ходить на речку – ты говорил, там речка…- Варвара мечтательно вздохнула. - А Пирата на время – Капитолине.
Уже всё решила! Знала, что он пойдёт на всё, вплоть до увольнения, лишь бы не оставлять её одну. Такую жертву она принять не могла.
Он благодарно обнял её:
- И откуда ты знаешь такое – «снять угол»? Из какой такой жизни? В эвакуации не была, кроме отдельных квартир – нигде не жила, об экономии слышала только на лекциях по ИМЛ…
По наказу Капитолины она «обихаживала мужика»: варила щи из молодой крапивы, свекольник, жарила котлеты и пекла оладьи, заводила хлебный квас... Перед ужином подносила стопочку. А утром, пока завтрак готовила, напевала: «Джамайка, джамайка…»
Оказывается, умела.
Он ел смачные котлеты, а она как заправская хозяйка – жена? – садилась напротив и, подперев щёку, ласково глядела на него. Потом принималась неспешно расспрашивать – как котёл, что сказал главный технолог на совещании, поступило ли сырьё для варки…
Варвара - и только она, он верил в это – принесла удачу.
...Приехала бригада смежников, помогли со сваркой и монтажом.
Старший по испытаниям пошлёпал ладонью свежевыкрашенный бок котла, подмигнул Владимиру и, включая насос, авторитетно заверил:
- Не ссы в трусы, Москва. Прорвёмся.
Прочностные испытания прошли отлично. Ночь перед варкой он не спал, перебирая в мозгах – всё ли проверили и предусмотрели…
- Не ссы, начальничек, прорвёмся, - улыбалась Варвара, гладя его по голове.
Образцы опытной партии полимера подтвердили результаты теоретических данных – расхождение всего на 3-5%. Это – победа.
… Всё это время Варвара не пила. Даже на прощальной вечеринке.
И в постели была тихая, ласковая. Никакого буйства…
- У тебя ничего не болит?
- Болит. Но не то, что ты думаешь, - она положила ладонь на сердце.
- Отчего?
- Забеременела... А рожать нельзя – я же алкоголичка. Вот душа и болит. Он мне снится… серьёзный такой мальчик по имени Урал. Пальчиком грозит…
- Никакая ты не алкоголичка. А сколько надо… ну, чтоб перерыв был?
- Не меньше года. Но и это – не гарантия… Наследственность.
- Не горюй! В Москве разберёмся.
***
Синий рабочий халат в следах клея и краски, рукава подвёрнуты. Волосы собранны в хвост резинкой. Тонкая загорелая шея с выступающими как у мальчишки позвонками. Сигарета в углу рта. Сосредоточенный взгляд…
Когда пишешь платок, надо держаться образца и воспроизводить его. Но своеволие художественно-развитой натуры и упрямое неприятие шаблона берут верх. И она делает каждый раз своё, отличное, сохраняя лишь общую композицию росписи и цветовую гамму. Тонкой кисточкой с резиновым клеем наносит границы расписываемого элемента и даёт клею подсохнуть. Это – чтобы краски не поплыли. Потом другой кисточкой начинает заполнять очерченный контур. Но не монохромно, как на образце, а по-своему. Если пурпурный, к примеру, то с переходом в алый, далее – в нежно-розовый… Если зелёный, цвета майской листвы – в салатовый, и - до бирюзового. Когда делаешь облака, они не должны быть бело-кучерявой ватой, а – пронизанные солнцем, золотисто-розовые, зовущие…
Её всё сильнее захватывало это действо, в процессе которого оживает кусок ткани - сказочные цветы, диковинные листья, силуэты птиц… уносящихся в облака, высокие, чуть размытые.