Варвара работает с палитрой в руках – смешивает, подбирает, пробует… Конечно, труда больше. А кто гонит план, они – без затей – окунают в баночку с названием цвета и попросту закрашивают.
...Потом она напишет об этом в стихах «Павлово-посадский платок».
Варвара откладывает кисточку, устало расправляет плечи, растирает шею и поворачивается к нему. Лицо серое, под глазами круги, сухие губы сжаты. Она изменилась после аборта – исчезла агрессивность, стали мягче движения, в глазах застряла и не уходит боль, собачья виноватость…
- Что там на дворе? Опять моросит? – она буднично подставляет щёку для поцелуя.
- Опять. И снова, - грустно подтверждает он.
От неё пахнет… Спирт Варвара получает на работе. В качестве растворителя. Но использует его по прямому назначению. Когда спирта нет, покупает утром четвертинку – на день хватает. Держит её в сливном бачке – всё как у людей!.. Сейчас сходит в туалет, выйдет и, шмыгая носом, продохнувшись, пойдёт на балкон курить.
Раз в неделю она отвозит на Солянку готовую работу, остальное время – пишет. Молчит. О чём думает?
Владимир встряхнулся от невесёлых мыслей – пора готовить ужин: кухонные хлопоты Варвара оставила на Урале…
Впрочем, не всё так мрачно. На днях он застал её за машинкой – она быстро вынула лист и убрала в стол. Потом он подсмотрел - грустные напевные стихи о любви – уходившей, но возвращённой по воле обоих. Правда, все четыре четверостишья заканчивались знаком вопроса...
Ниже помещалась перепечатанная танка неизвестного поэта:
В глубине сердец
Подземные воды бегут
Кипящим ключом.
Молчанье любви без слов
Сильней, чем слова любви.
Он резал лук и плакал. Он верил, что тёмная полоса в их жизни пройдёт. Как сезонное поветрие. Варвара снова станет язвительно-колкой, дерзкой и уверенной в себе. Возвратится её презрительный прищур… пусть. А пока…
Заглянув перед сном ещё раз в бачок, она приходит в постель, упирает в его бок озябшие худые колени:
- Давай спать, а то вставать чуть свет…
Вот уж совсем ни к селу - он её не будит по утрам.
Дыша её тихим винным дыханием, он лежал в темноте и вновь убеждал себя… Сейчас у неё депрессия. Нужно время для накопления душевных сил. Будут перемены. Обязательно. Она закончит университет. Захочет, можно устроиться в журнал, в «Литгазету». Есть друзья, помогут…
- Спи уже. Всё наладится…
***
Прошло ещё два года.
В квартире на Цветном всё также пылится чёрная адмиральская шинель. Остарел и стал бояться лифта Пират. Он с трудом спускается и поднимается, царапая когтями стёртые ступени, приволакивает задние лапы, оставляя на каждой площадке жалкую лужицу бессилья.
Варвара сдала экстерном университетский курс, стала дипломированным филологом. Доказала окружающим и, возможно, себе свою интеллектуальную состоятельность. Внешне в её жизни ничего не изменилось. Она по-прежнему писала платки и стихи. В каком-то крупном издательстве вела переговоры о трудоустройстве... Но жила, как бы, в ожидании перемен, в ожидании чего-то, что должно определить их дальнейшую жизнь.
Это настораживало, вызывало глухую тревогу. Пассивное «ожидание» не в характере Варвары, она любыми средствами будет ускорять, приближать события. Или создавать.
...Уральский период их общей жизни, приоткрывший ему иную, неизвестную, Варвару, не оставил и следа. Она не любила вспоминать о нём. Будто стыдилась чего-то непристойного и старалась забыть. Но …
Однажды при обсуждении его нынешних научных планов она спросила, как бы невзначай:
- Ты не забыл, ктотебе диссертацию сделал? – и бровь кверху…
Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что он сначала по-детски обрадовался – помнит, лапа, как «мужика обихаживала», создавала надёжный тыл… Но бровь оставалась задранной. Она всерьёз… Уверена, что ситуация тогда находилась полностью в её руках: без неё не поехал бы, слабодушный добряк, боялся за неё, джентльмен хренов. Следовательно, из института - вон, диссертация - у кота... где? Вот именно... А соискатель? Правильно - в соседней пивной, их, таких, много там... Подоплёка никому не важна. Ей в первую очередь…
Он застыл, поражённый: права. «А ты как думал?» - скользнула взглядом.
Всё чаще он замечал - общение становилось ей в тягость. Действительно, скучный, зацикленный на работе, равнодушный к развлечениям - сидеть бы в обнимку на диване. Предложения сходить в кино или почитать вслух не вызывали у неё особого энтузиазма - почти всегда отказывалась. Оживлялась, когда собирались на дачу.
В этот день она радовалась как ребёнок, которого ведут в зоопарк, болтала без умолку, поторапливала его. Он видел в её глазах настоящую благодарность, что бывало редко.
Варваре и вправду было здесь хорошо. Старый уютный дом. Сосны до неба. Под их ровный покойный шум так крепко спится. В их спальне, на втором этаже, огромная деревянная кровать. Мама, по-молодому смущаясь, призналась как-то, что на ней родился их сын...
Его старики добрые, улыбчивые, внимательные, деликатные. С досужими разговорами не лезут.
- Приезжайте почаще, - улыбался в усы отец, провожая их до калитки. Мать передавала сыну сумку с яблоками, и они, оглядываясь, возвращались по тропинке в дом.
В электричке Варвара молчала и, глядя в окно, загадочно улыбалась. Дома спешила за машинку – приходило что-то новое... Стихов своих не показывала – похоже, не всё получалось, как хотела.
Поэтому, по другим ли причинам, настроение Варвары оставалось неровным.
Ей не давали покоя какие-то ирреальные картины, приходящие к ней въявь. Может быть, видения из её прошлых жизней… Иногда ему казалось, что она их выдумывает, играя. Так дети в ночной тьме рассказывают придуманные страсти…
- Помнишь? – горячо шептала она: напрягайся, будоражь воображение. – Помнишь, мы с тобой овец пасли в горах? Сидели, укрывшись пастушьей буркой?.. Солнце, красное-красное, показало краешек и – за горы… Ты в папахе, с ружьём – вспомнил? Собаки-волкодавы спят у костра. Вино в бурдюке, сулугуни, лепёшки… - Интонации всё требовательней. – Ну, вспомнил?
- А-а! В Кахетии! Какие там груши были…
Молчание... И твёрдо, отчётливо:
- Ты очень добрый… Но очень скучный и... тупой.
В конце сентября позвонил друг Вероники Антоновны: мать в больнице, чрезвычайно плоха…
На вокзале Варвара была очень возбуждена, беспрерывно наставляла, будто уезжала на год:
- Не забывай Пирату чистить уши. Мазь в холодильнике. Пятнадцатого - к ветеринару. – А на лице тень отчуждения – «с глаз долой»… Тревоги за мать нет и в помине.
- Ну, пока. Позвоню завтра вечером.
«Жизнь не обманешь, - ловил он себя на мысли, возвращаясь домой, - подстелишь в одном месте, она тебя – хвать! – в другом… И мордой об асфальт…»
Прошло три дня без звонка. Четыре… Ночью залаял Пират. Он подошёл к двери – никого… Вдруг обожгло:
- Надо было с ней…
...На кровати в углу палаты – жёлтая лысая старушонка в платочке, из-под которого с ненавистью смотрят бесцветные глаза. В ногах – полноватый, с потными прядями, блондин. Рядом с ним, спиной к двери, Варвара.
- Опаздываем, Валерик.
Обернувшись, увидела вошедшего в палату Владимира.
- Ну, какого … прискакал? У-до-сто-ве-рить-ся? Дуй на ... отсюда! - и по-свойски прихватив блондина под руку, потянула к выходу:
- Опаздываем, Валерик…- На ней – вечернее платье, халат внакидку.
Старушка прикрыла веки.
В Москву Варвара вернулась к ноябрьским. Под неумолчный скулёж Пирата она прошла в кабинет и обессилено опустилась в кресло:
- Сходи за водкой. Мамочку помянем – сорок дней сегодня… А вы, господа, располагайтесь. Шинели – на вешалку… - она уронила голову и зарыдала.
Сослуживцы в нерешительности топтались в прихожей.
***
Варвара не писала теперь ни платков, ни стихов...
Смерть матери, приговор питерских врачей в отношении себя - «детей не будет». Да ещё беда - сдох верный Пират...