Бедность, допустим, это порок? На уровне нищеты - это порок. Хуже всех других. Она, как и лень-матушка, мать всех пороков. У всех народов, кроме нас. У нас «бедность не порок, а большое свинство». А кто не беден - «бесится с жиру». Крайние значения. Бескрайние, в смысле непредсказуемости последствия.
Порок ли, много лет высиживаемая, сокровенная мечта шукшинского Егора Прокудина устроить по выходе «маленький бордельеро»? Не знаю.
Семейная «свалка»: отец, мать, сын, дочь. Взрослые, образованные, обеспеченные - три квартиры, загородный дом, четыре машины. В полной гармонии, каждый с каждым и все вместе, без расписания и претензий. Под флагом самовнушённого самосовершенствования. Ограничение одно: никого чужих. Можно бесконечно спорить - порок это? Да нет критериев.
Им так лучше.
По утверждению Г. Торо, «...между добродетелью и пороком не бывает даже самого краткого перемирия». В иные бездны существующих отношений человек и поныне не смеет носа сунуть: «уму не постижимо!» Чёрные дыры. Белые пятна.
Нужно время. И эволюционные внешние условия.
Порочность... Что за хрень такая? Что в ней - только ли урон добродетели? Каковы её «простительная степень», отделяющие грани, пределы, за которые нельзя? Кому - общественное порицание, пожурить: ах, баловник какой! А кому - и за что? - реальный срок! Поделом. Кто сказал - нельзя? Закон? Значит, что - морально-этическую, нравственную сторону отставим в сторонку, как прекраснодушные чаянья, которым не суждено сбыться по определению?
Пока лишь дымовая завеса, лукавство, лавирование, лазейки для лоббирования... Опять кос и м под дурочку... А сами, закусив удила, ударились во все тяжкие. С упоением недоумков множим набор закулисных сущностей в человечьем обличьи. Педофил, зоофил, содомист... Нет-нет, возмутимся для вида: это - тоже человек?! Или всё ещё пахан обезьяньей стаи, с доминирующей самкой и дюжиной остальных-прочих?
...Школьный учитель по труду. Психически здоров. «Живёт» с четырьмя дочерьми, от двенадцати до двадцати. Растление мирно и полюбовно перешло в счастливую семейную жизнь. Никто не таится - ни друг друга, ни зоркого соседского глаза через забор, ни всевидящего недреманного ока органов опеки: придут раз в год, пересчитают приплод внучат, заглянут в холодильник, кастрюли, получат мзду за рвение - и прочь со двора. Молодец папашка, сам всех опекает! И одеты-обуты не хуже других, и огород в порядке, и книжки-игрушки... Ну, а детки-то каковы получаются? А каких бог даёт.
Помните, раньше-то про пару, живущую в гражданском браке, говорили: живут во грехе. А тут... Может, им так лучше?
Оценка греха, порока давалась в истории народов многажды. Людская, общественная. Религиозная. Правовая, через закон. В различных законодательствах отводилось место и нравственности. Что это? Обычаи, нравы, привычки, уклады. У одних так уложено, у других - эдак. Тут дозволение - четыре жены, у этих - только одна, а то - многожёнство. Поди, разбери, узаконь - кому много, а кому - в самый раз.
Кому какое дело! Им так лучше...
Часто приплетают мораль. Ещё один фигов лист. Слово блудия. Самые блудливые греховодники, самые порочные бабёнки - суть самые «высокоморальные». Это всегда было: «в тихом омуте...» Без совести, без стыда - какая мораль... Это не критерий, не помощник закону. А коли так, не будем бить наотмашь, воздержимся хлестать и без того заезженную словоблудным понуканием старую клячу по имени юриспруденция. Оглядимся с холодным рассудком: человек вмещает Космос. Он, Homo sapiens, этот сукин сын, если окончательно не скурвится в своей цивилизации потребления до полного непотребства, не выродится как существо разумное, если будет помнить «во многия знания многия печали», он обязательно интегрирует опыт тысячелетий и непременно выработает искомый Кодекс «О пороках».
Дельфийский оракул, Сократ, мсье де Сад и, конечно, мы с вами, уважаемый читатель, - помогут ему сочинить и запустить в работу самый умный и справедливый закон.
«Хотя закон, - говорит Юрий Каграманов, - не может искоренить грех (и потому в христианстве, например, не является «высшей инстанцией»), он указывает на грех неуклонимым перстом и проводит им черту, отделяющую допустимое от недопустимого. А чтобы черта эта была психологически труднопереступимой, надо так поставить закон, чтобы подзаконное население воспринимало его... не как набор обиходных условностей (нравы, уклады - помните? - Ю. Х.), но как продолжение естественного закона, «записанного в сердцах» (ап. Павел). Иначе говоря,
закона совести
Дело нелёгкое, но не безнадёжное».
«Закона, «записанного в сердцах».
Без этих слов нашим размышлениям так нехватало света надежды...
А пока исходим из того, что порочное не есть несовместное, ещё раз повторив: человек вмещает Космос. Что, если ему так назначено?
Осталось прояснить: где тут прививку совести делают? И на сколько её хватает?
Повествование завершает криминальный финал. Приводим его в кратком пересказе с юридического, судейского, языка на обычный, понятный всякому.
Супруга того, помните, что дочек в одиночку опекает, бывшая доминирующая самка, села. За покушение на убийство. Пришла со скалкой в дом - права качать. Дочери едва отбили. А на суде - горой за папашку...
Октябрь 2009 г. - сентябрь 2011 г.
Новеллы
Р ассказы
Пасторали
Пиесы
Э легии
ЧИСТОТА СЕРДЕЧНЫХ СОКРАЩЕНИЙ
Он прошаркал до лифта, спустился, нашёл газетный киоск. Устал, и назад, в койку – газетой вчерашней пошуршать. На следующий день отважился и потихоньку, с передышечкой, обошёл территорию. Когда на скорой везли, ничего ведь не видел, а тут, оказывается, целое хозяйство. У дальнего забора – одноэтажные строения. Одно, с трубой, похоже, котельная. Другое, за деревьями, без окон, не иначе – морг. За ним – длинное, стеклянное, и дорожка гравием – теплица.
– Что выращиваете – огурчики, лучок? – спросил проходящую, в халате, смурную. Из любезности.
– Ага! – окрысилась та, даже ход замедлила. – Лучок! Х..в пучок!
– И это дело, – одобрил он миролюбиво. – У кого в чём дефицит…
...Болезнь крепко прижучила. Но помаленьку отпустила… Не сама, конечно, врачи помогли, чего уж там. И теперь ему всё вокруг занятно. Так бывает: болит – глаза не глядят ни на что, или после наркоза как чумной, а полегчает... Ну, сами знаете.
В такой большой больнице он впервые.
Корпус А. Семь этажей. Окна – евростандарт. Занавески богатые. У входа – длинные автомобили, видать, начальство. Под окнами сад с деревьями и подстриженными кустами. Отмостка у здания – плиткой. С другой стороны – ёлочки кремлёвские, голубоватые. По периметру – жёлтая акация. Пчёлки в цветах копошатся. Вдоль забора, до самых ворот, как в строю – остроголовое дерево туй.
В корпусе Б, где он помещается – вот, напротив – тоже всё хорошо. Палаты светлые, на четверых. Над кроватью кнопки, лампочки – сигнал давать, если что. Лекарства – прямо на тумбочку, в пузырьке с фамилией. И врачи – вежливо: «Ну, скоро на танцы! Молодцом!» Уколы ходячим – извольте в процедурную, не опаздывать.
– Георгий Иванович! – зовут из окна. – На перевязку.
В отделении много женщин, есть и молодые, лет по пятьдесят. Их палаты на солнечной стороне. В кроватях, видать, жарко – двери раскрыты, вентилятор жужжит. Одеяло прочь, рубахи задерут докуда не жалко и спят… По виду и не сказать, что сильно хворые…
Нынче ночью был переполох, трёхзвон: бабке Нюре, из пятой, плохо стало. Пришла неспешно Тамара:
– Давай, бабуль, повяртывай, продырявлю… Во! Нынче не помрёшь! Не охай, старая…
Соседки добавили снотворного, поговорили ещё, поглядывая на Нюру – как она? – и заснули. У мужиков, что в палате напротив, сон – как рукой. Потянулись курить. Травить кто про что. Получалось, в основном, про бывшую работу. Редко, кто загнёт байку греховодную. А так – всё одно, на колу мочало…