– Ду-у-рак, – ругала баба, подпихивая к его ногам мелюзгу. – Ты этих накорми сначала...
Соседи обидно смеялись.
Но Иван Палыч держался своего. Узнал, сколько стоит костюм из шевиота, в котором
соседский Петька гулял на свадьбе, добавил расходы на дорогу в райцентр и обратно. Не забыл про хлеб и гостинцы детям. И пивка на автостанции. Хоть кружечку... Брат там, вишь, каждую пятницу с бабой... да в шляпах. Прикинул: должно хватить...
...Уморился с непривычки по магазинам, жара. До автобуса ещё полчаса – аккурат, пивка выпить да место занять. Иван Палыч поставил на стул у окна сумку с покупками и отошёл к буфетчице. Отдал ей, не считая, оставшиеся медяки, повернулся... а сумки-то нет.
18.05.2011 г.
ФАЗА ЛУНЫ
…Мать тоскует по дочери. Та живет далеко, своей семьей. Когда свидятся?.. Может, уж никогда.
…В ночной кухне, без света, тоскует дочь по матери. Сидит у окна, точит слёзы. Они катятся и катятся по щекам, падают с подбородка… За стеной беспечально спят муж и дети.
Как унять боль души?
Мать неловко давит пальцем на кнопки – пишет эсэмэску: «…не грусти, доча. Я всегда с тобой. Не горюй».
Не стирая струящихся слёз, дочь шлет ответное: «…мамонька, прости, родная… терзаю, мучаю твоё сердце дура, тоска кромешная… Страшно – чую беду…»
Скрючившись изболевшимся животом, мать поворачивается к лунному окну, выходящему в больничный сад.
«…не бойся, всякому свой час. Уйду, возьми остатнюю силу. Скажи своему чтоб не смел будить лихо. Поцелуй детишков. Не плачь…»
Отослав воздушную депешу, она чуть успокаивается, задумывается: как сделать, чтобы дочь не узнала о скорой кончине? И не приехала бы… И не обиделась насмерть… за это. Не хочет она, чтоб дочь запомнила ее страшной, желтой, исхудавшей до костей… Самой брезгливо глядеть… Ещё детей притащит…
Мать долго лежит, вглядываясь в окно. Теперь её одолевают сомненья – правильно ли этак?.. не простившись? А что страшна – смерть не красит… Нет! Что удумала?! Сказать кому – срамота…
Она тянется к мобильнику. Кажется, ей пришло на ум верное слово… Поймёт, приедет с живой матерью повидаться. А уж нет – стало быть, не судьба...
«…врач говорил, отправят в санаторий… на месяц…» – посылает в далекую тёмноту эсэмэску.
Возможно, последнюю.
Июль 2009 г.
О ВСЕСОЮЗНЫХ СТРОЙКАХ КОММУНИЗМА
Поглядываю на часы, нервно прохаживаясь мимо занятого туалета. Пять минут... Семь... Девять с половиной... В животе как...
Прижался к стене, напряг тело. За мной – очередь.
– Что он там?! Верёвку проглотил?
– О-у-у... О... алла-иншала... – слышится приглушённое: человек за дверью достойно несёт свои муки.
Оценив ситуацию, крайние поспешно покидают очередь, не предупреждая о возвращении. В окно видно как они оккупируют кусты вдоль забора.
– Выкинуть его... чего ждём? – в очереди закипает стадный психоз, смотрят на меня враждебно: первоочередник, а ничего не делает, погулять вышел...
– Я – в женский, – срывается кто-то с места. – Там две кабины, у меня льготы...
Пятнадцать минут... Терпение на исходе.
Но вот за дверью обрушивается водопад, щёлкает задвижка и, приседая на негнущуюся ногу, в приспущенных кальсонах, придерживая полы узорчатого халата, появляется старик. Сохраняя достоинство, и, как бы делясь радостью обретённой свободы, он прикладывает ладонь к сердцу: рахмат... рахмат...
Очередь, минуту назад готовая растерзать долгого сидельца, почтительно расступается.
...Прогуливаясь после вечернего чая в больничном саду, я набрёл на одиноко сидевшего на скамейке уже знакомого старика. Жестом он пригласил меня присесть.
Минуты две молча улыбаемся друг другу. Можно бы и ограничить этим сердечность общения, но старик всё же заговаривает:
– Горный Бадахшан. Знаешь?
– Только слышал, – отвечаю, не скрывая огорчения.
– Нурек ГЭС! Знаешь?
– Да! Вся страна строила.
– Взрывник... – он небрежно похлопал изуродованное колено.
– А я – на самосвале. Саяно-Шушенская ГЭС. Слыхал?
– Саян-Шуша! Слыхал! – глаза его блеснули слезой, будто после долгой разлуки увидел крыши родного кишлака.
– Так от дома далеко... Зачем?
– Дом нет... Война, – старик печально умолк и отвернулся.
На следующий день снова встретил его – в окружении шумной толпы родственников. Я насчитал семнадцать человек: пожилые мужчины в костюмах, их жёны, дети, внуки.
Завидев меня, старик поднял руку:
– Саян-Шуша! Земляк!
19.06.2010 г.
ПУТЕЙЦЫ
Застиранный халат, обшлага рукавов махрятся на сгибах. Новые, «на выход», тапки в красную клетку. В руках мелко-мелко дрожит тарелка с кашей.
Половину порционного масла намазывает на хлеб. Остальное – старательно, деловито втирает в кашу, перемешивает – и снова. Наконец, пробует: хорошо. Поднимает на меня строгие глаза. Может, я громко хлебаю?..
– Вот так раствор мешаешь, – обращается ко мне, – а он проходит и – обязательно: ты, Матильда, лопатой-то, знызу – вверьх, знызу – вверьх... И рукой... Чёрт приставучий! Знызу – вверьх... и рукой. Ну, как ты думаешь?
Женщина проглатывает кашу – ложку, другую. И, не дождавшись ответа, продолжает, по-прежнему, обращаясь ко мне. Наверное, потому, что новенький...
– Лопата совковая, что корыто... Раствор морозцем... А ты его, бетономешалка пятнадцати годков, полуголодная, тощим животом – знызу – вверьх, знызу да вверьх... Руки сводит. Слёзы... в бадью...
– Чой-то, Мань, распричиталась? Нашла что вспоминать! Лет шестьдесят как... Считай, и не было... – подаёт голос соседка. Она почти доела кашу.
– Вы, девки, совсем человека заморочили, поесть не дадут... Он, что? Не видел? Тоже, небось, поездил... Шпалы таскать, костыли бить – не слаще твоего раствору, Мань. Да что там! Одни бабы... по всей матушке...
Пока обменивались мнениями, Матильда не сводила с меня глаз. Я уж, признаться, решил – может, приняла за кого? Или катаракта?
– Вас, примерно, как зовут? – неожиданно спрашивает.
– Юрий меня...
– Во! Видишь – Юрей, – обрадовалась. – А то – Тигран. Нарядчик был, прости господи... Зверям зверь. Всю бригаду, сорок девок, перебрал. Добрался до меня... Вступились. В яму, да бадью раствора... со моими со слёзками. Нас долго таскали. Страх – до се... Веришь?
Опять не успел с ответом: до того ярко представился насильник Тигран... таким справедливым возмездие...
– Всяко бывало... – закругляет тему соседка. – Одно слово, путейцы... Чего там...
– Путин-то, небось, железной дорогой не ездит. А, бабы? – третья, похоже, глуховата. – Всё на этих... как их?
Утёрли сморщенные губы. Печенье к чаю – в кармашек: в палате попьют. Поклонились и нехотя подались...
– На обед-то придёшь, Юрей? – улыбнулась Матильда. – Я и место займу. Приходи. А то... всё каша да каша.
18.06.2010 г.
С ЛЮБОВЬЮ. Ю.
В верхушках яблонь, перепархивая с ветки на ветку, словно играя в догонялки, встречали солнце две птахи, птички-невелички – чуть больше воробышка. Грудка серо-розовая, по плечам тёмные полосы, на крыльях – жёлтая кайма, хохолок задорный. Раньше не видела таких.
– Фью-ить... фью-ить, – коротко, нежно звали гостьи друг дружку.
– Кто будете, славные пичуги? – приветливо подсвистнула им, как сумела. Птахи умолкли на миг – слушали – и снова: фью-ить, фью-ить... лети к нам.
– Добрый знак, – улыбнулась, направляясь к душевой, в уголок сада.
Стоя под струями неостывшей за ночь воды, наслаждаясь прохладой, обтекавшей горячее, налитое тело, всем существом своим чувствовала она знобящий неутихающий восторг, и по лицу её вместе с водой стекали слёзы счастья... Тело звенело изнутри как сосуд, по которому провели пальцем.