– ...белой акации гроздья душистые... – сначала тихонько, потом всё громче, не сдерживаясь, заводясь, пела, запрокинув голову. Как слитно, на два голоса, выводили они этот романс... Как он был ласков, нежен... Лапонька, ластонька, шептал ночью. Утром-то как назовёт?
Босая, в халатике на мокрое тело, прошлёпала росистой тропкой – посмотреть на баклажаны. Раздвинув густую листву, огладила сизоватые, ещё не спелые плоды:
– Солнышка мало? Ладно, мои хорошие, на рынок сбегаю...
На крыльце лениво растянулся Афанасий.
– Брысь, бездельник! – шуганула разожравшегося кота. – Подглядывал? Подслушивал? – Тому и мяукнуть лень, только глянул искоса.
Проходя мимо спальни, воровато заглянула: спит... разметался... На короткую минутку ослабели ноги, на верхней губе выступили капельки... Овладев собой, задёрнула занавеску, сквозь которую уже пробивалось солнце, и тихонько прикрыла дверь.
– Пусть поспит всласть... Замотала мужика, кобыла....
На выход принарядилась: жёлтый, в красных маках, сарафан, белые новые босоножки. Золотистые волосы небрежно забрала в пышный хвост, чуть-чуть мазнула помадой губы, и, довольно оглядев себя в зеркале, легко сбежала по ступенькам.
– Чтоб никто... – наказала Афанасию. Кот послушно зажмурил сонные глаза.
За калиткой на скамейке – ни свет, ни заря – бабки-соседушки. Как на посту. Всё им надо – куды пошла, пошто нарядилась буден день... Выставились... Будто щупали: ладная, рослая, пригожая.
– Никак, на танцы собралась? – с ехидством пропела одна.
– Та не-е. В баню она...
– Привет, охрана! На смену заступили? – улыбнулась белозубо, а в глазах, присмотреться, занозинка вострая: не замай! – Смотрите в оба! – и, переложив корзину с руки на руку, поспешила своей дорогой, сплёвывая через левое плечо: чтоб вам... повылазило.
Соседки переглянулись
– Кошка сытая... Так бы и повалилась...
– А замок-то не закрыла... Пошто? То-то и дело…
– А ну, бабоньки, подходи! Глянь, какая! Свежая! Берём недорого! – Зазывают, спорят, беззлобно переругиваются. Галдёж, толкотня.
Проворно обежав овощные ряды, она отобрала с полдюжины глянцевых, иссиня чёрных баклажан (скоро и свои будут!), купила золотистого ростовского луку, крымского перца, выбрала в мясном ряду парной баранинки на рёбрышках, спустилась в прохладную, как погреб, лавку кавказцев – за свежим сыром.
– Красавица! Возьми вино! – встречают на пороге. – «Саперави» хочшь? «Изабелла» хочшь? Кувшин дару, домой несу, хочшь?
– Вино у меня своё! – улыбается она задорно.
– О, шени генацвале!.. Вино у тебя своё... Дай бог тебе счастья!
На выходе с рынка купила пышную, тёплую паляницу, обернула рушничком.
Сонная мускусная тишина разливалась по дому. Афанасий, потягиваясь, смачно облизнул усы: сейчас хозяйка вкусненького даст, с рынка...
– Ах вы... сони! – Она прошла в кухню, надела фартук. Та-а-к... Баранину окропить пообильней винным уксусом, побольше зелени, лука... Нарезать кольцами баклажаны, перец... И – в духовку.
Волшебные ароматы поплыли, густо заполняя пространство.
– Сейчас ты у меня проснёшься...
В два счёта приготовила салат, нарезала хлеб, сыр. Что бы ещё подать вкусненького? Чебака копчёного? Больно хорош!
– А выпить... в аппетит? – спохватилась она и замерла, прикусив губу, ловя звуки, доносившиеся из спальни... Помедлив, поставила водку, достала из погреба запотевший кувшин с пивом - хорошо под чебачка! Отыскала на полке старую, дедову ещё, кружку, с надписью по ободку: «С любовью. Ю».
– Ну, вот... – улыбнулась, оглядев стол. – Только не смотри на часы... И постель... не убирай... – наставляла себя.
Пока он полоскался под душем, всё заглядывала в духовку – покрылась ли корочкой кожура у баклажанов, зарумянилась ли баранинка?
...Молча, об руку, бродили по набережной. Покатались на «Метеоре». В парке зашли в кино. Старый, забытый, грустный фильм... Отвернувшись от экрана, положив голову на плечо, неслышно дышала ему в шею. Представила, как выйдет завтра в сад послушать утренних пичуг – они так порадовали её сегодня. Выйдет – а их нет... улетели...
Хотелось плакать.
Насупившись как ребёнок, она плелась чуть сзади, кляня свои новые босоножки, себя, что потащила его на прогулку... Думала: увидят знакомые, позавидуют. Лучше бы посидели на веранде, попели...
«Белой акации гроздья душистые...»
Возвратившись с вокзала, прошла, не замечая соседок, хрястнула в сердцах калиткой. Бабки прижукли, вглядываясь.
– Ох-ох, похоронку получила… – не удержалась одна. – От ведь, баба!
– Ты себя-то вспомни...
...На веранде остро пахло жареными баклажанами. У ног тёрся Афанасий.
Март 2011 г.
ОБЛАКА
Пастораль
Она могла подолгу, не отрываясь, смотреть в небо, на облака. Не плела венков, не перебирала в загад ромашек – любит-не любит, не напевала грустных невестинских песен… Прикусив крупными белыми зубами травинку, сгоняя с голых плеч приставучую цветную мушку, вольно лежала на спине, перекладывая то вправо, то влево загорелые коленки. Поймает облако и смотрит, смотрит, как оно плывёт в глубине, незаметно меняя очертания.
Следя за её взглядом, он не находил в облаках чего-либо приметного – ну, пышные, одно больше, другое – меньше… Клок ваты.
– Что ты там увидела? – ревниво спрашивал.
Она долго молчит, приложив палец к губам.
– Во-он, гляди, – скажет, не отводя глаз. – Пеструшка... голову закинула… А вон – дед с бородой… уплывает…
– Да ну… грибы какие-то…
– Сам ты гриб, – беззлобно отзывалась она.
Он смотрит в даль, на речку. Там всё понятно: течёт вода в русле, с верховьев – вниз, неизменно. Хотя… не совсем так – берега зарастают… Он лежит на боку и, нет-нет, воровски заглянет ей под подол, между голяшек, белых и крепких. Она не прячет их, только коротко сдвигает и раздвигает.
Когда коровы полягут, она прикрывает глаза и сквозь золотистые ресницы всё смотрит туда, в глубину, ловя движение облаков. Они почти застыли в жаркой небесной истоме. Задрёмывает и она: брови насуплены, капельки пота на верхней губе, мушка подбирается к ним с подбородка…
Вдруг на луговину от низкого серого облачка наплыла лёгкая тень. К земле, наискосок, посыпались наперегонки крупные звонкие капли. Одна упала ей на лицо. Она вздрогнула, радостно засмеялась и, подняв навстречу дождику широко распахнутые ноги, завертелась юлой.
– Ну! Ну! Ну же!
Он рванулся, накрыл смаху как мотылька ладонью, чувствуя трепыханье и жадную безудержную радость…
Мудрость созерцания природы... Сколько времени ушло, чтобы приблизиться к ней в этом... Сколько упущено прелести, незамеченной равнодушному глазу, неповторимого чуда, не задевшего душ и ...
Только на склоне лет он научился видеть облака. Их зовущую силу. Красоту превращений. Проносимые знаки судьбы...
… Он смотрит в небо и видит ту луговинку у реки.
Жаркий день. Она сидит перед ним, бесстыдно раскрытая, и загадочно улыбается отплывающему облачку.
– Вот мы и с дождичком... – шепчет... ворожея.
Август 2009 г. – апрель 2010 г.
ПО СТАРЫМ АДРЕСАМ
Тбилиси, ул. Челюскинцев, 5.
Этот обратный адрес значился на редких письмах, читая которые наша мама беззвучно плакала или светло улыбалась, всегда отдаляясь от нас в своё, давнее, ушедшее безвозвратно... Письма находили нас всюду, где бы мы ни жили, от Сахалина до Калининграда, пока участники переписки имели земной адрес.
Тот же адрес отправитель писал химическим карандашом на посылках...
Кухонным тесаком мама вскрывала фанерный ящик, стараясь не повредить многоразовую тару и сохранить гвоздики – для обратной посылки, а мы сидели вокруг стола, держа руки как на школьной парте. И вот – ящик вскрыт. По комнате поплыла волшебная смесь экзотических пряных запахов. Неспешно перебирая полотняные мешочки, мама поочерёдно подносила их к лицу, вдыхала чарующие ароматы и, прикрыв от наслаждения глаза, шептала: риган, киндза, хмели-сунели, тархун... И снова, как при чтении писем, она уходила от нас далеко-далеко. Не смея притронуться к содержимому ящика, мы терпеливо ждали: когда же она вернётся? когда увидит сквозь мокрые ресницы – вот же мы, мама...