Неожиданное заступничество Аркадия вернуло утраченную веру: там, среди лесов и болот, где живёт родная душа, найдётся место и ей... Надо только дойти до того места... Добрые люди подскажут, помогут – ведь не конец света.
Пока не затянулись раны у Аркадия, она молчала. А как-то раз ночью рассказала, доверилась.
– Пойдёшь со мной? Одной... Потеряюсь …
– Я? Что делать?
– Жить.
...Никогда никто не звал его с собой жить.
…Александру взяли фельдшером, на место Култыгина. Она быстро освоилась, прижилась. На работу ходила в соседнюю деревню, километра три лесом.
– Не боязно? В лесу... тёмно, – спрашивал Аркадий.
– Нет, – улыбалась, – у меня теперь ты...
...Проводив Александру, Аркадий неторопливо ходил по двору, заглядывая в сарай, в амбар. И всё прислушивался к себе: может, шевельнётся в нём что деревенское? Или уж всё потухло внутри и не суждено ему знать, откуда он, чей сын?
Дровяной сарай оказался почти полон – видать, хозяин не собирался помирать в одночасье, дров напилил и наколол чуть не под крышу.
«Обживать» хозяйство Аркадий начал с того, чем закончил Култыгин. И работа знакомей – приходилось на зоне. Наколол ещё дровец, чтобы доверху к зиме было. И у стенки сарая поленицу сложил – сейчас топить, поближе брать. Когда надоело махать колуном, полез в погреб – почистить, скоро картошку ссыпать... Ухмыльнулся – а ты её сажал? И хозяин не успел... Так что – надо заработать. Мешков пять-шесть на двоих...
Аркадий снова усмехнулся – это ж надо! «На двоих...»
Хотелось радоваться: ведь понятия такого с детства не было.
– Копать начнут, пойду к бабкам. У одной покопаю, у другой, глядишь, и нам заработаю... – Он придавил окурок и поднялся. Посмотреть, что в саду. Подсобрать, может, яблочков... Забор подновить.
На родник, к речке, надо – колодца-то нет...
Как-то раз проведала новосельцев Елизавета Корина – привезла пару гусей и старое драповое пальто.
– Ну, божьи люди... живёте, стало быть... Я вам вот – на хозяйство. Этого крикуна Едик зовите, а её, лебедь белую, Еда. Слухастые, с речки слышут. На днях привезу зернеца... А это – пальто моё... Я в нём в район ездила, когда в председателях ходила. Теперь велико, бери. Зимой спасибо скажешь: ему ни мороз, ни ветер.
...Выпивши, Аркадий грустнел. Подолгу глядел мимо неё в пустое окно.
– Поехать куда...
Александра тихо целовала в худой висок, утишая его тоску:
– Щемит?
– Осень… – он по-ребячьи тёр слезу, но, видя её печаль, бодро добавлял: – Пойду на речку. Наужу чего… Придёшь – а дома уха. И я… на лавке.
...Однажды не выдержал.
Жадно вдыхая креозотный запах шпал, Аркадий бездумно слонялся по перрону. Мимо проносились поезда, пели под колёсами рельсы. Поезда летели куда-то, возвращая память в бесконечные скитания, слившиеся в нём в одно, долгое.
Деревня, Александра остались далеко.
В бутылке кончилось. Аркадий прилёг и тут же забыл окружающий мир. В тусклом свете фонаря к спящему подошли. Долго разглядывали наколки, шарили. Не найдя ничего, сбросили наземь и, пьяно ухая, беззлобно били ногами.
…Она разыскала его, полуживого, с отбитым нутром.
Как добиралась по бездорожью? Не иначе – на крыльях, что вырастают при сильной надобности…
Выходила опять.
Стали жить. В ладу и покое.
Доходягу Аркадия в деревне, можно сказать, признали, не сторонились. Помогали кто чем, по бедности хозяйства и слабости здоровья.
На Покров был с проверкой участковый. Не пожалел себя и мотоцикл бить: служба. Опросил соседей, Елизавету Корину... Удостоверился – живут людьми. В странствия никто не бежит, общественный порядок не нарушает. Велел соблюдать: в койке ли, на печи – не курить. Чтобы, значит... А на воздухе. Окурки как источник вероятного... не дай бог, – топить в нужном месте, в нужнике, то-есть.
Вытирая с ранней лысины капли служебного пота, лейтенант в недоумении оглядывался на хозяйку – когда же?.. Аркадий, скучно глядя в пол, – не терпел он милицейских – сохранял нейтралитет в вопросе. Но участковый не зря ел свой хлеб. Разруливая ситуацию в верном направлении, он достал из планшета два новеньких паспорта:
– Чуть не забыл... Гражданство... регистрация... – и небрежно шлёпнув их на стол, по-хозяйски расставил локти: – Надо бы...
...Скоро из култыгинского дома заслышалась неместная песня:
Один палка, два струна
Я бродяга вся страна...
В середине зимы Аркадий слёг. Вспотел на морозе, дрова коловши, обдало под распахнутой телогрейкой. Почки отбитые…
– Не возись больше... – просил он в ночном жару. – Помру...
– И не думай! Встанешь. Горяченького с клюквой… на спиртику… И как рукой!
Под утро, обессилев от жара, он заснул. Наскоро одевшись, Александра выскочила из дому и побежала, оступаясь в темноте, по снежной тропке.
– И не думай!.. Не бывать этому... – приговаривала она, утирая слёзы. – Баб Лиз, скажу, помоги, голубонька! Нельзя мне без него. Спаси, за ради бога! А я за тебя, Лизавета Григорьевна, всю жизнь молиться буду. Вот научусь и буду...
Октябрь 2009 г. – апрель 2010 г.
В ДЕРЕВНЕ
Сожитель и нахлебник, рыжий кот Ефим – инвалид по зрению и опорно-двигательному аппарату. Мышей не ловит – в буквальном смысле. Артемий Иванович кормит его тем, что ест сам: килькой в томате, из расчёта – банка в день. Себе он сдабривает морским деликатесом отваренные рожки – преимущественно для цвета (больно уж они серы) и запаха, – Ефиму подает с хлебом, перемешав так, чтоб он, хитрец и пройдоха, ел, не разбирая.
Это – утром, при двухразовом питании. В обед, оно же и ужин, оба едят, как правило, варево из бульонных кубиков. Кот наловчился лакать по-собачьи и хлебает, не дожидаясь, когда остынет. Этот брандахлыст из кубиков неведомого происхождения его натура набалованного прежней жизнью гурмана отвергает. Но… голодное брюхо сильнее. Все-таки, бульон! Себе Артемий Иванович добавляет картох. Кубический супец заметно отдает столярным клеем, хотя на упаковке красуется пышная хохлатка. Чтобы отбить вонькость, а также в целях витаминизации организма Артемий Иванович применяет толчёный чеснок – зубчик-два на порцию супа.
Вот и сегодня. Дело к завтраку, хозяин только достает консервный нож, лезет в гулкий холодильник за банкой, а Ефим уже поднимается с половика у печки, и, переваливаясь на больных ногах, подходит, трется: давай скорей… Мурцовку с килькой уважает… Маловато, правда.
Вылизав усы, Ефим презрительно усмехается:
– Что за дела, старый хрен? Где свежатинка?
Между тем, стоит ему смежить единственный зрячий глаз, как свежатинка в собственном соку пускается в пляс. В точности, как в том мультике: кот лениво метет хвостом, а мышата прыгают вокруг. У Ефима ни зубов, ни когтей… лишь остатки снобливости на барской роже.
Артемий Иванович в деревне уже полгода – с апреля, как малость подсохло и проклюнулась мать-и-мачеха. Здесь лучше пишется. В городе – суетень, звонки, домашние… Тут, правда, кот-иждивенец, но с ним можно ладить.
– Фима, ты бы прогулялся. Может, какую живность…
Сонный кот поворачивается на другой бок, выставив напоказ первичные половые признаки.
– Не мешай, старик. Кошки снятся…
– Как знаешь… Эротоман несчастный.
За сезон, проведённый в режиме жесткой экономии, Артемий Иванович отощал до спортивной поджарости и поизносился, но бедственным своё положение не считает. Пенсию ему привозит почтальонка. Он расписывается на бумажке, пересчитывает – всякий раз меньше предыдущей. Спросить стесняется: наверное, пенсионный фонд чинит самоуправство. Не даёт президенту повысить уровень… Или при доставке кто балуется. Доподлинно неустановимо. А сотня-полторы – ку-ку… Потребительская корзина, с которой Артемий Иванович ходит в автолавку, тощает тоже. Возможна обратная связь – сначала корзина, а он – как следствие.