Курить Артемий Иванович перешёл на моршанскую «Приму». Сигаретку – пополам. Или «Беломор» – когда завезут. Зато курит в постели… Правда, после утренней затяжки кружится потолок и вставать не хочется. Ослаб, видать…
Продышавшись, Артемий Иванович всё же встает. Принимает водные процедуры, чистит зубы, выдавливая пасту на самый кончик щетки, ставит на плитку чайник. Заваривает душицей со зверобоем. Пьет в прикуску с сухариком. Выпив два стакана, он убирает посуду, начисто вытирает стол и садится за работу.
Роман, сюжет и коллизии которого охватывают временной пласт в полтора века, подошел к концу. Погибли не своей смертью герои и их враги, а чудом сохранившиеся отпрыски один за другим покинули щирую отчизну с её вечными вопросами.
В эпилоге, к которому Артемий Иванович подобрался вплотную, замаячил сакраментальный вопрос – кто? КТО?! Китайцы? Арабы? Дикий Запад с калифорнийских берегов? А может… адепты доктрины Голды Меир из Синайской местности? Кто проглотит и не подавится этим пространством?
Ответа озадаченный автор не имел. В нём виновато шевелилось сомнение в собственных интеллектуальных силах: в условиях недоедания, когда мозг не получает достаточно белка, когда отсутствует аналитическая база и агентурная информация – возможен ли сколь-нибудь адекватный ответ? Не разумнее ли не лезть на рожон, не корчить из себя Нострадамуса, а вынести в эпилог одно-единственное, умное: кто? Или два – кто кого?
Произведя в голове свежие умопостроения относительно финала и записав на последнем, самом последнем, листе рукописи оба варианта эпилога, Артемий Иванович поднимается из-за стола: пора делать зарядку – наклоны головой вниз, бег вокруг стола, ходьба по полу на ягодицах. Упражнение даётся с трудом – ягодицы от долговременного употребления поистерлись, опали. Ходить на них – мука…
Ёрзанье по полу, сопровождаемое скрипом половиц и болезненным хрустом худых мослов, будит Ефима. Кот потягивается, щурит глаз и издает баском:
– Мау… Где мау килька?..
…Пополудни заходит соседка Полина Васильевна.
– Молочка, Артемий Иванович… – здоровается она, незаметно пиная кота.
Всякий раз она робеет, завидев на столе листы бумаги, самописку и толстую книгу «Словарь». Сегодня и хозяин не в себе – дума во лбу, глаза не отвел от листа…
Желая смягчить напряжение, Полина Васильевна переходит на доверительный шепот:
– И самогоночки… свежего прогону… А то… застой в крови, не приведи бог… Ну, мешать не буду… А ты б всё-таки зашел когда, Артемий Иванович… Не по-соседски так-то… Нехорошо… – Полина Васильевна укоризненно качает головой, норовя, в сердцах, ещё раз пнуть Ефима.
Иногда соседушка, упредив собственный застой, без смущения плюхается на лавку:
– А вот, к примеру… Как без бабы-то? Пиши, не пиши – всё одно… Много ещё?
Артемий Иванович разводит руки – работа… времени в обрез…
Молочком Артемий Иванович честно делится с сожителем. Ефим пьёт, делая вид, что не знает и знать не желает, откуда оно… В прежние времена он сильно конфликтовал с Полиной Васильевной. И не раз попадал под раздачу, когда лазил в погреб за сливками. Чем она его хлестанула однажды – он не успел заметить… Но крепко: морду располосовала и глаз вытек. «Подстерегла, падла… А сливки хороши были…»
На самогонке экономить не получалось: соседка не снижала цену. Но, выказывая доверие, – в виде исключения, а возможно, в надежде понять, как это люди без бабы, давала «на запись».
В этот раз соседка опять пристала со своими намёками.
Артемий Иванович убрал в холодильник банку с молоком – от кота, и, демонстрируя острую нехватку времени, сел за стол, вознёс над листом самописку.
– А вот, к примеру… по ночам холодаить… Зябнешь… – Полина Васильевна как приклеилась к лавке. – Закончил? Писаньё-та?
Ефим, бдительно кося целым глазом в её сторону, прошёл от печки и лёг в знак солидарности у ног хозяина. От безвыходности положения у того запотели очки и – от худобы – сваливались городские треники. Самописка выпала из дрожащих пальцев…
Из-под стола Ефим усмешливо поглядывал на обоих: кто? кого? Я в неволю не ходок…
Поймав его взгляд, Артемий Иванович решительно сложил рукопись и подмигнул рыжему абреку:
– Печку-то топить, Фима? Молочная лапша на ужин…
А про себя подумал: «Следующий роман начну с эпилога».
Ноябрь 2009 г.
ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНЫЙ РЯД
Его переложили с тележки на кровать, подключили к чему надо и оставили. Ночью он пришёл в себя, зашевелился. Заслоняя собой красный свет, рядом возник кто-то, нашёл в бинтах запёкшуюся щель рта, влил два осторожных глотка.
Женский голос, будто Нюси, раздельно спросил:
– Фамилия? Имя? Отчество?
Он понял, что спрашивают его. Собрался, хотел назвать себя, даже прохрипел: Иван… И снова провалился в вязкую, чёрно-красную пелену наркотического забытья.
Очнулся вне времени. Увидел метнувшуюся к нему тень, испугался. Задрожало и замерло, боясь обнаружить себя, сердце. Гулкими толчками застучало в голове. Со страху он не чувствовал, что мочится под себя.
Действие наркоза прошло. Пришло время боли, неотвязного страха, жалких мыслей: за что?..
На третий день его перевели в палату. И здесь преследовали страхи. Он вздрагивал на каждый звук, по-детски закрывал глаза, когда кто-то входил, и сквозь дрожащие веки смотрел в панике – кто?
...Бравый сержант Иван Боцак, дослуживал срочную в стройбате, на краю Москвы. Прошёл слух: в солдатскую портомойню набрали новеньких. Иван, пока не расхватали свежий товар, поспешил на объект. Взял дружка, Ваську Прохорова, ещё кое-кого, покрепче. Биться за девок пришлось не напоказ. Вторую роту – адыгейцы и кабардинцы, тоже лихие парни – раздолбали в пух на подступах к бараку.
Вольнонаёмные прачки, собравшись кучкой, словно тетёрки на току, наблюдали, сплёвывая семечки – кто кого…
...Иван приглядел её сразу: рослая, пышнотелая. Глазки голубые, весёлые, бесхитростные… Веснушки пляшут на лице.
– Как зовут-то, красивая? Из каких будете?
– Нюся. Можно Нюра, как хочете. Ярославские мы.
– Залюбимся? – Иван был ещё в пылу драки, а потому – и по природной нахальной склонности – не церемонился.
Нюся согнала улыбку с полных уст. Поглядела, любуясь: хорош парень – высокий, плечистый, светлый ус над губой, глаза стальные… Орёл! Такой не обидит и другим не позволит.
– Посмо-о-трим... – соблюдая себя, протянула враспев.
Повадился.
Подарил духи «Красный мак». Велел зря не лить.
Водил в кино, на танцы в Парк культуры и отдыха. Два раза. Духовой оркестр, «Рио-Рита», мороженое эскимо. Наставлял: кусай трохи, чтоб не упало. В кино – руку на ляжку, невтерпёж ему... Провожал. Когда не было соседки, Нюся оставляла. Можно было и при ней, конечно – девки простые. Иногда так и выходило…
Иван остался на сверхсрочную – не захотел домой, на Полтавщину. И письма материны не разжалобили.
– Быкам хвосты крутить – цоб-цобе! Нема дурных!
А Нюся рада…
Стал большим человеком Иван – завскладом вещевого довольствия. Холку наел – воротничок, того гляди, лопнет. Походка переменилась.
С Нюсей говорил уже по-другому, сквозь зубы:
– Ты, там, это… Замуж, там, байстрюков рожать – и не думай!
Она, если честно, и не думала. Ей с Ванечкой и так хорошо. Сама свежа как булка. Борщ настоящий научилась, сапоги надраить, чтоб горели. И время проводить – в постели хоть всю ночь, хоть и цельный день койку гнуть, на улице слыхать. А нет – можно и по Москве, не тратясь на разности, прогуляться, метро задаром посмотреть.
Один только раз, единственный разик, и то – не специально, а от заботы, чтоб Ванечке свеженьких овощей, Нюся спросила, подкладывая горяченьких блинков:
– Может, нам, Ванюша, огородик разбить? Вон, у Катьки Коптеловой – редисочка, лучок… – И осеклась.