Пахнет тёплым навозом, овечьим горошком и мочой.
Слезать с печи неохота, да гонит на двор малая нужда. Одной ногой ткнулась в мягкий пушистый бочок ягнёнка, другой - шарит валенки у занавески. И – прытью в сенцы, присесть у обледенелого порога в хлев...
В окнах ещё темно. Отец запрягает лошадь. Мать в платке, с чугуном. Готовит пойло у печи.
– На, дочк, пожуй пока, – суёт вчерашнюю ржаную лепёшку. – Не отморозила?
...Просыпается в слезах.
– Что ты плачешь?
– Дом снился...
Есть только одно место, которое мы зовём «дом».
Сколько бы не прошло...
* * *
Иная версия
Бабка провожает Любу в школу. Внучка пританцовывает, напевает звонким голоском:
Синенькая юбочка,
Ленточка в косе.
Кто не знает Любочку?
Любу знают все.
– Замолчи! - бабка остервенело дёргает внучку за руку, оглядывается по сторонам. – Прости, Господи... С таких-то годов...
* * *
Кто?
Иду к рукомойнику. Брень-дрень – воды нет, снимаю крышку за пипку, потише музыка – бре-е-нь... Над высохшим, в чьих-то останках, дном паутина. В ней мордой кверху, лапищи цапучие растопырил – хозяин. Ловец. Смотрит – чего надо? Снасть дёргает.
Пока смотрел, муха – ззык, об стенку – тресь башкой, брык в сеть. И задёргалась. Он верёвку на шею – хоп. И замотал в два счёта. Спутав намертво, подмигнул: вот так вашего брата...
И так миллионы лет: дичь, выпучивши глаза, летит, охотник, прищурив глаз, поджидает. А этот... спрут, чего ждал? Сеть плёл? Если крышка закрыта? А воду налить – как он туда влезет? Значит, кто-то создаёт условия?
Я на даче один... Кто?
* * *
Даю сильнейшую аффирмацию. Бесплатно.
« Я – подарок Бога этому миру! Этот мир – подарок божий мне !»
Принимай. Пользуйся.
* * *
Сказка о Пупе
...А сверху, из зарослей чертополоха, разбросав по сторонам крылья, летел белой птицей внук. От безграничности пространства, исторгая вопль:
– Я -а-а-а Пуп Земли-и-и!
* * *
...Посидели в оградке у Зины.
Январь-февраль, 2011 г.
ЗАПИСКИ ЛИТЕРАТУРНОГО САМОУЧКИ
Мои родители – авиаторы.
Отец, Хапов Борис Федорович, служил в инженерно-авиационных подразделениях – от начальника цеха ремонтной базы до начальника отдела штаба ВВС МВО. Службу закончил в звании полковника. Ещё в ШМАСе * проявил себя как толковый изобретатель – придумал и изготовил станок для притирки клапанов авиационных двигателей, тогда – поршневых. В знак поощрения начальство направило его в Академию им. Жуковского – за высшим образованием.
У отца после ремонта не разбился ни один самолет. За всю долгую службу.
Закончил он свою карьеру на военной кафедре МАТИ: вел там курс по излюбленной тематике – «Авиационные двигатели». Он и сам был всю жизнь как авиационный двигатель: точен и надёжен…Сожалею, но мне мало что передалось от него.
Моя мать, Валентина Петровна Хапова (Акулинина) – вторая в СССР женщина-лётчица. Восемнадцатилетней девчонкой самостоятельно подняла в небо У-2! Первой в лётной школе на Ходынке! Остальные в группе были парни…
В начале тридцатых авиаотряд был брошен в Закавказье на борьбу с малярийным комаром и саранчой, которая тучами шла из Персии, не оставляя живой травинки на своём пути. Мама, любимица отряда, обрабатывала ядохимикатами заболоченные плавни, поймы рек, прибрежную полосу Аракса. Доводилось совершать аварийные посадки в глухой безлюдной местности, подвергая опасности свою жизнь. Думаю, если б не она, прожорливая саранча уничтожила бы всю растительность от Ленкорани до Большого Кавказского хребта…
Вскоре она вышла замуж за летчика Ерванда Сукиасова, родила дочь. После трагической гибели мужа перестала летать и возвратилась в Москву.
Родители были знакомы с детских лет: пионерия, занятия в авиамодельном кружке. Наверное, тогда и зародилось то главное, что пронесли они через всю жизнь…
Снова встретились, когда отец заканчивал Академию. За плечами у каждого был опыт семейной жизни, рождение детей. На предложение стать женой мама согласилась.
В декабре 1939 года родился я.
Перебираю ближайшие и более отдалённые родственные связи с единственной целью – по возможности, «отловить» истоки тяги к писательству. И не нахожу. Деды и бабки, с обеих сторон, принадлежали по рождению к низшим сословиям бывшей империи - кто-то имел начальное образование, а кто – ставил крестик вместо подписи. Бабка мамина – та вообще приютская. Со стороны отца – крестьяне. Брат деда служил половым на волжском пароходе. С войны 1914 года привёз себе сербиянку, тоже неграмотную. Так что… пишущих в роду не было. Писали как умели: «…вапервых страках сапчаю…» Хотя… стоп.
Наведывался к нам мамин сородич из Тамбова – мы ещё детьми были. Никифором звали. Приходил по тёмному времени, с котомкой. Мама наскоро кормила его, снабжала деньгами, кое-какой одеждой, и скорёхонько выпроваживала, стараясь, чтоб он не попадался на глаза отцу, соседям. Много лет спустя, когда «стало можно», мама рассказала, что тамбовский ночной визитер – её «тройчатый» племянник по отцу. Сидел за крамольные стихи, писанные мелом на доске в студенческой аудитории… После лагерей был отправлен в ссылку, без права посещать Москву. Упомянутые стишки были, по слухам, всего лишь непристойной частушкой. Органы определили авторство ему, Никифору.
Таким образом, мои изыскания в родословной существенно дополняются: выходит, в роду «писали»…
_________________________
* ШМАС – школа младших авиационных специалистов
…В нашей семье читали. Помимо школьно-программного, если не придерживаться хронологического порядка, это были – Гайдар, Бианки, Пришвин, Грин, Паустовский. Ещё – «Даурия», «Алитет уходит в горы», «Дерсу Узала», «Васёк Трубачев…» И, конечно же, такие озолоченные монстры как «Золотая звезда» Казакевича. Позже – более осознанное чтение, по выбору и предпочтениям – Платонов, Гроссман, В.Некрасов, Эренбург, Пильняк, Бондарев. Из зарубежных – Купер, Твен, Гашек, Чапек, Скотт. К стихам – до самого зрелого возраста – тяготения у меня не наблюдалось… Видимо, не выработался гормон для их восприятия.
Впервые беспокойство по отношению к писанию я почувствовал в школе, в классе седьмом-восьмом, когда пошли сочинения. Отлично помню нашу седовласую, с расплющенными губами, словесницу Анну Михайловну Соловьёву. И несколько моих сочинений, прочитанных ею вслух и вывешенных в школьном коридоре. Я был горд и, каждый раз, проходя мимо, небрежно отворачивался…
Мне нравилось сидеть вечерними часами в читальном зале библиотеки, под светом зелёной лампы, с внушительной стопой книг, и делать выборки по теме сочинения. Из таких же охотников «углублённого» чтения в нашем классе была только одна девочка. Галя Шуляк. Косички в черных лентах, форменное платье с протёртыми локтями, крутой чистый лоб, склонённый над книгой…
Но тогда я не отвлекался. Строчил и строчил цитаты. Сочинения получались отличные! Странно, но я их помню и сейчас: по поэме «Хорошо» Маяковского, по Онегину, по Гоголю. Конечно, я не выдавал цитируемое исследователей творчества за своё, но по завершении очередного пассажа имел нескромность комментировать или давать заключительные оценки герою. Из текстов я выдёргивал самое хлёсткое, трескучее, мало вдумываясь в аргументацию автора.
Сочинения принесли мне первое признание: ими восхищались и приводили в качестве «образцовых» тётки из РОНО*. Помимо содержательной части, их поражала неслыханная грамотность ученика: «…мыслимо ли – целых шесть с половиной листов и только две совершенно простительных запятых!»
Грамотно писала моя мама. Длинные, нервные письма сыночку – других я не читал. «Механическая, квазиинтуитивная грамотность». Встречается у людей, не знающих правил правописания и пунктуации.