С ностальгическим чувством я назвал её: «В обратном направлении».
Написал, и грустно сделалось: всему свое время…
Вскоре я и сам уехал из Москвы: по семейным обстоятельствам. Улетел в город Ереван. Тёплый, солнечный, ароматный, весь из розового туфа. По утрам в лёгкой дымке виден двуглавый Арарат.
Всё свободное время мы с женой проводили, блуждая по улицам этого чудесного, удивительного города. Вдыхали пряный воздух, вслушивались в незнакомую речь, ловили приветливые улыбки встречных. Вечерами в подсвеченных скверах с причудливыми фонтанами, в искусственных гротах за столиками люди пили кофе, ликёр. Отовсюду звучала музыка. Жан Татлян, Азнавур. В открытых за полночь ресторанах исполнялись национальные мелодии – «Цицернак», «Сирун»… Нам нравилось сидеть среди этих людей, потягивая «Меградзор». Хороший город!
Жена, приехавшая ко мне в Ереван, привезла в приданое два неподъёмных чемодана с книгами: девятитомник Бунина, целиком Лесков, Куприн, книжечки Фета, Тютчева. Её литературный вкус и неизменные предпочтения по части русской словесности питались, видно, от землячества: почти все «приехавшие», и она сама, родились «в том плодородном подстепье, где древние московские цари, в целях защиты государства от набегов южных татар, создавали заслоны из поселенцев различных русских областей, где благодаря этому, образовался богатейший русский язык и откуда вышли чуть не все величайшие русские писатели во главе с Тургеневым и Толстым». Эти слова оставил Бунин, пытаясь объяснить богатство своего словаря.
Это был 1968-й год.
До сих пор благодарен жене за эти бесценные литературные открытия.
После полудобровольной кавказской «ссылки», продлившейся три года, я много лет не писал ничего. Кроме писем. До самого «нашего» времени. Как-то всё отодвинулось и основательно «подсохло». Время от времени я спохватывался – как же так? больше ничего не напишу? Я чувствовал в себе остаточное сопротивление, не хотел привыкать к мысли, что «праздник, который всегда…» однажды состоялся и прошёл. Как проходит всё. Спасибо кому положено за подарок и готовься рассказывать байки внуку?..
Невольно вспомнишь Довлатова: «Бог дал мне именно то, о чём я всю жизнь его просил. Он сделал меня рядовым литератором. Став им, я убедился, что претендую на большее. Но было поздно(курсив мой – Ю.Х.). У Бога добавки не просят».
Изредка я доставал свои записные книжки, тетради с набросками, погружался в прежние замыслы, но… натужно, без легкости. Чего-то явно недоставало… Какого-то внешнего толчка.
В шестьдесят с небольшим я перенёс инфаркт. Очухавшись, проработал через силу ещё пару лет и уволился. На проводах коллеги подарили пачку отменной писчей бумаги в пятьсот листов и роскошный Parker. Сопроводили напутствием, взяли слово не только писать, но и показывать результаты…
…Новые условия жизни, зыбкость бытия, как одно из них (дополнительных попыток уже не будет!), чудодейственным образом возбудили чуть живую бациллу писания. В одно прекрасное утро я сел за стол, протёр очки, расставил пошире локти, взнуздал Parker, вздохнул и… Затихли посторонние звуки. Снова, как когда-то, зачесались ладони. Заметался в голове рой лиц, слов…
Казалось: теперь процесс управляем. Обнаруженный всплеск писучей активности должен уравновеситься соображениями о качестве, ответственности… Писать было о чем. И задел имелся. А как – разберемся!
Легко сказать…
…С «голодухи» получилось сто пятьдесят листов.
Я перечитывал написанное, рылся в строчках и между ними, с трудом различая персонажи, копался в диалогах, где преобладал итеэровский жаргон… Что это? Телефонная книга, доставшаяся мне от родителей? Записки умничающего маразматика?..
Текст перенасыщен – к месту, не к месту – ёрничаньем и спецлексиконом, демонстрирует, как напоказ, богатый больничный опыт. Герои, как те колорадские жуки, расползаются по щелям выдуманных ситуаций, порождая хаос и панику… Все почему-то, Иванычи: Николай Иваныч, Василий Иваныч, Евгений Иваныч, Сергей Иваныч… Запиханы в одну больничную палату…
Читаю, скрежещу зубами: «Где ты набрался такого? В каком дурдоме? Имени Достоевского?.. А название! «Парад alle»… Строем на кладбище… Шут гороховый! Скрасили люди твою болезнь, симпатичны тебе, близки – из одного окопа поднялись… Зачем же так издеваться? А язык? Чем оценить нелепый, убогий языковой инструментарий?.. Недостает свежести восприятия, воображения… Возраст, милейший, возраст! И – вне возраста – бедность речи».
Правил, выбрасывал куски, целые страницы… Нет! Дрянь – и так, и эдак… Наконец, понял: мне просто не по зубам – и не по вкусам – многостраничное, многослойное по времени, многосюжетное, требующее постоянного увязывания ситуационных концов и начал, обильно мистифицированное. Я точно не Гоголь…
Расчлени этот свой, извини, роман и напиши о каждом коротенький рассказ, в две-три странички. Без выпендрёжа, душевно, оставив «героику больничных будней». Просто, складно, без соплей… От концовки чтоб в мозгу эхом звучало… Долго. А не получится - подари Parker внуку.
Увещеваю, устыжаю себя, и чувствую – оголтелая прыть графомана понемногу смывается свежей струёй... Глядишь… что-нибудь получится… Надо только «построиться» – определиться с размером, понять, что главное для тебя. А главное – всё, что остаётся в тексте. Второстепенному в нём вообще места нет, не должно быть! Выкидывай пустопорожнюю хрень, от которой самому тошно. Хочешь мысль сохранить, донести – усиливай её художественно, но без назидательности, без пошлости…
И больше читай.
Читай рассказы. «Рассказ, – утверждает Андрей Рудалёв, – может сделать многое. Пусть это будет даже в какой-то мере техническая функция (…) Предельно концентрированные рассказы (…) называют конспектами романов».
Кроме того, по словам профессора Ю. Борева, «...чтение не заменимо ничем, никакими художественными впечатлениями (...) Эстетический статус чтения объясняется (...) обязательной ориентацией на сотворческое восприятие, на работу воображения, постоянное улавливание надфразового смысла (...) Чтение требует больших интеллектуальных усилий и соответственно обладает высоким гедонистическим эффектом...»
Я приучил себя читать, отвлекаясь от фабулы, следя за письмом, за движением текста, за его конструкцией, и нашел для себя кое-что.
Обнаруженные находки, что пришлось «впору» – без систематизации, без хронологии – и привожу.
И. Бунин. Как я пишу.
«…Во мне никогда не рождалось желания писать под воздействием чужого писания. Но, конечно, чужое хорошее всегда возбуждает желание писать».
«…первая фраза имеет решающее значение. Она определяет, прежде всего, размер произведения, звучание всего произведения в целом… Если этот изначальный звук не удается взять правильно, то неизбежно или запутаешься и отложишь начатое, или просто отбросишь начатое, как негодное…»
«…часто не знаю, как я кончу: случается, что оканчиваю свою вещь совсем не так, как предполагал вначале и даже в процессе работы».
«…Форма неразрывно связана с содержанием и рождается сама собой из содержания».
С. Довлатов. Записные книжки.
«…Когда мы что-то смутно ощущаем, писать, вроде бы, рановато… А когда нам всё ясно, остаётся только молчать. Так что нет для литературы подходящего момента. Она всегда некстати».
«Сложное в литературе доступнее простого».
Г. Мунблит. Давние времена.
«…не следует забывать, что (…) писателю надлежит сделать свои сочинения увлекательными, ни в коем случае не превращая их при этом в «чтиво», что, споря с читателем и убеждая его, он не должен навязывать ему своего образа мыслей, а доставляя радость, обязан заботиться, чтобы радость эта была не «гастрономическая», а умственная, то есть такая, какую испытывает человек, когда сам работает головой.